Возлюбленный ученик

Данная публикация не несет цели оскорбить чьи-то религиозные, атеистические, философские или какие-либо другие чувства, а представляет собой перевод рассказа Beloved Disciple за авторством С.П. Сомтоу со сборника Dark Destiny II, выпущенного издательством White Wolf Publishing. Все упомянутые в произведении события вымышлены, и любые совпадения с событиями истории и мифологии обусловлены исключительно источниками вдохновения штатных и внештатных сотрудников издательства White Wolf Publishing.

Прежде всего, я никогда его не трахал.

Ваше святейшество, ваши высокопреосвященства, монсеньёр, благородные представители римско-католической и прочих церквей! Я понимаю, что многие из вас разочарованы. Я слышал, что в честь меня названа церковь - храм Возлюбленного Ученика - и что меня считают святым покровителем гомосексуалистов, что весьма лестно, особенно с учетом того, сколько священнослужителей придерживаются определенных... пристрастий, которым они лицемерно потакают несмотря на то, что их религией это запрещено.

Не то чтобы я сам такого не практиковал... В любой другой стране в составе Римской империи и за ее пределами это было вполне естественно, но то была Иудея, а Иешуа бен Иосиф, которого греки звали Иисусом, был убежденным евреем: никакой свинины, никаких идолов, никакого мужеложества.

Он был настолько чист, что наверняка даже ни разу не мастурбировал. Его страстью было то, что может обессмертить человека: идеи, философия, поэзия. Потому он и полюбил меня, ведь я тогда был тем, кем он еще не стал - бессмертным. Дело в том, что я вампир.

Он был мечтателем. Когда я впервые встретил его, он был еще ребенком, хотя в Корнуолле многие на него уже засматривались. Когда речь заходит о мальчиках, кельты становятся более греками, чем сами греки - и вам это известно, если вы читали «Записки о Галльской войне» Цезаря без купюр.

Что такое? Иисус никогда не был в Корнуолле? Но вы ведь наверняка помните эти слова Уильяма Блейка:

«На этот горный склон крутой

Ступала ль ангела нога?

И знал ли Агнец наш Святой

Зелёной Англии луга?»

Даже в XIX веке еще не забыли о том, что Иосиф Аримафейский, один из влиятельнейших людей Иудеи, купил долю оловянного рудника в Корнуолле и разбогател на производстве бронзы. И однажды он взял юного Иешуа с собой в Британию, самую варварскую окраину империи.

Отцом Иешуа был другой Иосиф - раввин секты ессеев и настолько трудолюбивый человек, что ему дали прозвище Плотник. Мариам, матери Иешуа, было на него плевать - она любила только своего младшего сына Иакова и пылинки с него сдувала. Как бы сейчас сказали, семья была проблемная.

Я всё это узнал тогда в Корнуолле во время праздника зимнего солнцестояния. То был чудесный праздник - вы, христиане, и представить себе не можете, что потеряли, когда искоренили язычество. Вы сжигаете снопы после святочных праздников, а кельты жгли живых: девственниц, невинных прекрасных детей, ягнят, цыплят и телят. Их всех помещали внутрь плетеных статуй, огромных настолько, что на их фоне казались карликами деревья, дома и даже кромлехи - огромные каменные сооружения, которые кельты любили возводить в честь своей богини Бригиты.

Сами понимаете, это было до буйной романизации региона. Менее чем через столетие я вернулся туда и увидел сауну, торговую улицу, рынок рабов и храм бога Веспасиана, а старая религия вышла из моды. Вам смешно, ваше святейшество? А ведь с вашей религией, кажется, происходит то же самое.

Но не будем отвлекаться. Праздник солнцестояния отлично подходил для охоты на людей, и я смешался с толпой, вдыхая ночной воздух, пахнущий возбуждением. Пришло время великих жертвоприношений, и все жаждали крови. Среди людей сновали друиды в белых одеждах, и я тоже был одет в белое - волк в волчьей шкуре.

Люди развели костры, чтобы жарить кабанов, и подожгли «плетеных людей». В ногах поместили животных, поэтому у связанных людей в груди и голове статуи было время поразмыслить о своей смертности. Большинство смирилось, но некоторые кричали и пытались освободиться, веселя зрителей. Жар пламени растопил снег, под ногами хлюпала грязь.

На праздник прибыли чужеземные гости, и местные впаривали им священные камни, эликсиры и привороты. Среди чужеземцев было несколько иудеев, и один из них не сводил глаз с жертвоприношения и выглядел так, будто разделяет страдания жертв. Это и был Иешуа бен Иосиф.

Несмотря на царящий хаос я смог учуять запах его крови. У нее был особый аромат. На современном языке наукообразных фраз его можно описать как полное отсутствие адреналина - ужасающее внутреннее спокойствие, как будто мальчик уже был одним из нас. Это спокойствие меня и восхитило. Мне не хотелось просто испить его и оставить на корм червям и рыбам. Нет, я захотел сделать его своим сородичем.

Я подкрался к нему и застыл вплотную у него за спиной. Мне не нужно дышать, поэтому он меня не заметил. Я не спешил с нападением и хотел отсрочить тот момент, когда почувствую вкус крови мальчика, подобно тому, как смертный оттягивает момент оргазма.

И вот наконец настал тот миг, когда я больше не мог сдерживаться. Люди горели, дым от жертв клубился над толпой, мой внутренний голос повторял и повторял одно лишь слово: «Кровь!». Я приготовился к прыжку.

- Не надо, - произнес мальчик.

До меня внезапно дошло, что он видел меня всё это время. Возможно, он специально провоцировал меня.

- У меня есть чутье, - продолжил он и повернулся ко мне. Оглядел меня своим проникновенным серьезным взглядом и представился. - Я Иешуа. А ты... Полагаю, у тебя много имен. Я буду звать тебя Иоанном.

- Как скажешь.

- Ты ведь не друид?

- А кто же?

- Не уверен. Думаю, ты ангел.

- Вряд ли. Я тот, кого ты можешь назвать ловцом человеков. Или ты привык беседовать с ангелами?

- Вся моя семья беседует с ними, и они постоянно гостят у нас дома. Представь себе, это ангел рассказал моей матери, что она беременна мной, но люди смеялись над ней и сказали, что это был не ангел, а римский центурион Пантира. Мой отец всё равно женился на ней, потому что ему так сказал другой ангел, но она по-прежнему не любит меня.

- Их здесь нет.

- Да. На своей бар-мицве я устроил скандал - вступил в спор с учеными людьми, вот меня и отослали с дядей Иосифом, чтобы я остыл немного. Хотя я ничего плохого не сделал - просто сказал, что всю Тору можно сократить до слов: «То, что ненавистно тебе, не делай другому». Ребе Гиллель постоянно так говорил, и я просто процитировал его - но его почему-то никто не называл опасным радикалом.

- Предположу, что ребе Гиллель - уважаемый ученый, а не дерзкий ребенок.

- Я хочу заниматься тем же, чем и мой отец, но они не верят, что я всё правильно понимаю.

- И поэтому они не хотят, чтобы ты стал раввином.

- Да. Они хотят, чтобы я продавал бронзу, как дядя Иосиф.

Римская оккупация сделала Иосифа Аримафейского очень богатым.

Какое-то время мы оба молчали. «Плетеные люди» быстро догорали, а кельты предавались пьянству и привычному разгулу. Друиды возносили бесконечные оды сексуальным силам природы, а мне нужно было утолить голод - и подходящая возможность подвернулась быстро. Она заглянула в зияющую бездну моих глаз и впала в транс, и я отпил из ее шеи, пока она продолжала таращиться в никуда, а затем вернул ее в объятья толпы.

Иешуа посмотрел на меня встревоженно и заинтересованно:

- Ты странный ангел. Ты прекрасен, но твоя красота опасна. Твоя кожа поглощает лунный свет, и я думаю, что она так же холодна, как сама луна.

- Да. Расскажи мне о своем чутье. Большинство людей даже не догадывается о том, кто рыскает среди них.

- Я просто сохраняю покой, - ответил Иешуа, - и оказываюсь как бы снаружи себя.

- Самадхи, - произнес я.

- Что это за язык? - заинтересованно спросил он так, будто уже слышал это слово раньше.

- Язык Индии. Это слово означает то, что позволяет аскетам покидать свои тела, превращаясь в чистый дух и поднимаясь над миром. Вот только им для этого приходится сперва годами медитировать.

- Ого, ты был в Индии?

- Несколько раз.

- Я тоже, - и мальчик принялся рассказывать.

Я не знаю, сколько в его словах было правды, потому что звучало всё как сказка: истребление невинных, бегство на верблюде через великую пустыню и лес, дворцы, переполненные города, мудрые старцы. Думаю, он что-то слышал про Индию, что-то додумал на основе услышанного, а большую часть попросту придумал сам. У него был дар, который получают все великие лидеры: убедительно излагать самую дикую чушь.

Я тоже рассказал ему немного о своих приключениях в Индии. Рассказал о том, как встречал отшельников в джунглях и как пил кровь жены магараджи, ехавшей на слоне к своему тайному любовнику. Я рассказал ему о том, как сидел у ног Будды, а он рассказывал мне, что мир - лишь сон. И, глядя на то, как реагирует мальчик, я был уверен - он тоже там был.

- У нас много общего, - произнес он.

- Очень много.

Иешуа прикоснулся к бездне и не испугался, и я хотел сделать его своим возлюбленным учеником - обучить его тайнам любви и смерти, стать его проводником в лабиринте ночи. Но у него были другие планы.

- Когда-нибудь, - произнес он, - в этот день будут чествовать уже меня. Но, думаю, без человеческих жертвоприношений.

Уже тогда, ваше святейшество, он страдал тем, что позже назовут комплексом мессии.

Его окликнул бородатый человек, богато разодетый по эллинской моде - иудея в нем выдавал лишь головной убор:

- Иешуа! Пойдем отсюда, здесь воняет свининой.

К моему удивлению, Иешуа обнял меня и поцеловал в губы - опять же по-эллински. Я тоже обнял его и держал его в объятьях так долго, что это стало уже неприличным - настолько меня пленил чистый аромат его крови. Видимо, Иешуа понял меня превратно, потому произнес:

- Я бы с удовольствием, но я еврей. Нам запрещено.

Он сделал шаг назад и смешался с толпой, в воздухе остался висеть его запах. Костры гасли, повсюду валялись пьяные люди. Я ходил среди них, лакомясь то одним, то другим, но их кровь была слишком грязной, хмельной и полной похоти.

«Он лишь мелкая рыбешка, вот я его и выпустил», - подумал я, но никак не мог избавиться от ощущения, что это он меня отпустил. Кто из нас был рыбой, а кто - рыбаком? Мысли об этом расстроили меня так сильно, что я отправился в Гималаи и проспал в пещере тринадцать лет.

*          *          *

Когда мы встретились в следующий раз, ему было уже за тридцать. Я, само собой, не постарел.

- Иоанн! - позвал он.

Ненавижу имя «Иоанн» - настолько, что смог убрать его даже из того самого Евангелия.

Иешуа изменился. Его кузен, тот сумасшедший гуру, не просто окунул его в воды Иордана - для Иешуа это стало тем, что вы бы назвали «религиозным опытом». Комплекс мессии был в самом разгаре, плюс к нему присоединился комплекс непогрешимости, но меня Иешуа узнал несмотря на тысячи людей, пришедших на его проповедь.

Чтобы увидеть его, я решился выйти пораньше - были сумерки, и мне пришлось закутаться в кучу одежды, чтобы защититься от солнца. Иешуа проповедовал целый день, по большей части цитируя раввина Гиллеля на новый лад, но при этом добавив немало буддизма - вот это «блаженны кроткие» он позаимствовал из моих рассказов об Индии.

Как и гуру в Варанаси, он был окружен учениками, подносившими ему вино, хлеб и рыбу и сидящими у его ног, чтобы не упустить ни слова.

Их насторожили мое бледное лицо, немигающий взгляд и то, что я почти не дышал (время от времени я всё же делал вдох, чтобы сойти за живого). Один из учеников, высокий, бородатый и пропахший рыбой, хотел было прогнать меня, но Иешуа бен Иосиф остановил его едва заметным жестом. Я вновь учуял в крови Иешуа то странное спокойствие и сразу понял, что именно оно пробудило меня от сна мертвых.

- Теперь я взрослый, а ты мальчишка, - рассмеялся он. - Настала твоя очередь быть моим возлюбленным учеником.

И мы оба расхохотались, но вот ученикам его было неловко.

- Пётр, - обратился Иешуа к высокому, - неужели ты не узнал ангела?

Ученики настороженно оглядели меня. Один из них - в нем прослеживалось определенное сходство с Иешуа, так что это наверняка был Иаков, тот самый младший брат и любимчик в семье - спросил:

- А он еврей?

С его стороны это не было грубостью. Дело в том, что они что-то ели, а разделить трапезу с гоем означало нарушить одно из их бесчисленных святых предписаний.

- Иаков, прекрати, - произнес Иешуа. - Ты, что, не слышал? Я поменял правила.

- Ты самовлюбленный идиот, - ответил Иаков. - Ты ведь мог просто объявить себя мессией - и никто не был бы против: сегодня каждый второй заявляет, что умеет кфицат адерех. Но ты начал твердить про правила, и люди считают тебя психом.

Он не стал продолжать трапезу, но остальные были не столь привередливы.

- Я не псих. Сегодня вечером здесь соберется пять тысяч человек, и всем им что-то нужно - и я дам им это. Чудеса возможны. Слепой может прозреть, а мертвецы ходят среди живых, - с этими словами Иешуа посмотрел мне в глаза.

Петр налил мне вина, но Иешуа его остановил:

- Он никогда не пьет вино.

Я рассмеялся, и это смутило остальных. Что-то пробурчав, они отвернулись от нас и принялись обсуждать какие-то тайные аспекты Торы.

- Надо поговорить, - внезапно произнес Иешуа и поднялся с коврика, на котором сидел.

Он взял меня за руку и даже не вздрогнул от прикосновения к моей холодной коже. Его сердце даже не забилось быстрее - он по-прежнему был сверхъестественно спокоен. Мы поднялись на холм, где было овечье пастбище. Луна освещала скалы, редкую растительность и толпы людей, спускавшихся в долину. Сравнение с овцами напрашивалось само собой.

- Я... это... ждал, что ты вернешься.

- Почему?

- Ты не изменился. У тебя по-прежнему детские глаза, и ты не дышишь. Я не ошибся тогда в Корнуолле во время того жуткого жертвоприношения - ты действительно ангел.

- Возможно, темный ангел.

- Ты должен помочь мне, Иоанн. Я словно капитан корабля, но путь стезей моих испорчен, и не видно мне ни солнца, ни звезд.

- Раввинские премудрости - это не ко мне. Почему бы тебе не спросить у отца?

- Какого из?

- Туше.

Этот блестящий радикальный раввин по-прежнему оставался сердитым маленьким мальчиком, неуверенным в своем происхождении из-за того, что его мать видела ангелов там, где другие видели центурионов.

- Меня втянули во всё это мессианство, - пожаловался он, - но я не подхожу на эту роль. Я не разбираюсь в политике, не возглавлял армию и даже не верю в независимость еврейского государства. Ты слышал про Ирода Агриппу? Вот из него выйдет отличный мессия. Он обучался воинскому искусству, причем вместе с теми, кто имеет в Риме власть, то есть он знает врагов. На греческом говорит как на родном, а еще он царских кровей. Мессия должен быть царских кровей.

- Родословную всегда можно подделать.

- Да, но...

- Почему бы тебе просто не встать на его сторону?

- Ну... я просто понимаю, что это безнадёжно. Римляне - величайшая нация в мире... Единственная нация в мире! Ни один мессия до сих пор не добивался успеха, и это заведомо проигрышное предложение. Если только...

Ему не нужен был мой совет - он делился своими идеями. Обдумайте вот что, ваше святейшество: у нас нет отражений в зеркалах, потому что мы и есть ваши отражения. Мы - зеркала для ваших темных душ. Мы с ним стояли на вершине холма, созерцая толпы овец, и он видел своё истинное «я» в моих пустых глазах.

- Если только, - продолжил он, - избавление Израиля не представляет собой метафору для чего-то большего, даже космического. Если только царство Израилю находится не в этом мире. Понимаешь? В другом мире вроде того мира теней, из которого явился ты. Если создам я церковь мою, то уподоблюсь тому, кто построил дом свой на песке, а Рим есть бескрайнее море.

- И что ты хочешь сказать?

- Да ничего, но...

- Но?

- Не мог бы ты в этот раз остаться? Я понимаю, что сейчас всё не так, как тогда в Корнуолле, а я по-прежнему еврей и не могу грешить, но... Ты единственный, кто понимает. Единственный, кто знает, что душа больше жизни.

Если бы я был человеком, мое сердце забилось бы сильнее, а гормоны дали бы в голову, ведь Иешуа почти признался мне в любви, хоть и не был пока готов взять в рот. Он по-прежнему не понимал, поэтому мне пришлось действовать в лоб. Со смертными всегда так, потому что приходится торопиться: моргнешь - и их уже нет.

- Я останусь, но мне кое-что от тебя нужно.

Он вздохнул.

- Да нет же! - воскликнул я. - Мне нужно лишь немного крови.

- Это некошерно, - произнес он, - но тебя это, кажется, не беспокоит. Почему бы и нет? Вскоре весь мир будет пить мою кровь.

Он закатал правый рукав. Я встал на колени, ногтем царапнул его запястье и отпил, смакуя каждую каплю. Меня накрыло его сверхъестественным спокойствием, и на мгновение я вспомнил свою смертную жизнь, к мыслям о которой не возвращался вот уже тысячу лет. Я вспомнил вкус материнского молока, а сердце мое, казалось, начало биться. Пока я пил, Иешуа смотрел на спящую паству, а его глаза сияли в свете луны. Когда я пью кровь, люди возбуждаются, и некоторые из них стонут, словно от оргазма, но Иешуа лишь ушел в себя.

Я услышал, как он тихо произнес, возможно говоря сам с собой:

- При распятии гвозди вбивают в запястья, а не в ладони. Ладони просто порвутся.

И вот, ваше святейшество, ваши высокопреосвященства, преподобные отцы, лишь настолько Возлюбленный Ученик познал плоть Сына Человеческого.

*          *          *

В Иудее царило крайнее напряжение: под каждым кустом сидел свой мессия, на каждом углу выкрикивали политические лозунги, а римляне распинали всех подряд будто бы наугад - поэтому последователи Иешуа не сразу смирились с тем, что я останусь с ними. Однако в силу различных нумерологических и исторических причин апостолов должно было быть двенадцать, а Иешуа умел добиваться своего.

Я видел все его чудеса, которые вы, люди, позже переписали. Мы тщательно срежиссировали въезд Иешуа в Иерусалим, превратив это в элегантный мидраш избранных отрывков Танаха. Я был на той пасхальной проповеди, и Иешуа ничего не говорил про плоть и кровь - такие языческие идеи были ему противны. И я был свидетелем той ужасной кульминации и мучительной развязки.

После того, как Иешуа увели, апостолы устроили экстренное совещание в доме Иосифа Аримафейского. Родителей Иешуа, как обычно, не было дома, но там была еще одна Мариам - бывшая шлюха, ставшая первой и самой преданной из его фанаток. Иешуа придерживался либеральных взглядов и не возражал против присутствия в доме блудниц, а вот с мытарями держал дистанцию.

- Это не может закончиться так, - произнес Иаков таким голосом, словно боялся утратить положение любимчика в семье из-за казни Иешуа.

- И что ты предлагаешь? - спросил Петр. - Мы не можем штурмовать тюрьму, нас всех тогда поймают и повесят.

По пути сюда Петр успел уже трижды отречься от Иешуа, а теперь постоянно озирался по сторонам. От него пахло страхом, остальные же (кроме меня) были пьяны.

Я сидел в тенях, размышляя о своём. Любовь между смертными и бессмертными - это всегда нескончаемое желание. Мне хотелось уехать вместе с Иешуа в Индию или даже в страну за океаном, о которой мне рассказал мудрец, чья кожа была цвета вина. Вновь и вновь я вспоминал нашу первую встречу. «Как же быстро пролетает их жизнь, - думал я. - Личинка, куколка, бабочка - и сразу же гниющий труп».

И тут Иосиф Аримафейский сказал:

- Всё просто. Пусть Иоанн его воскресит.

Все посмотрели на меня, потом отвернулись, налили и выпили. Я произнес:

- Это дар, который уже не вернуть назад. А он не просил меня сделать его бессмертным.

- Он нам нужен, - сказал Петр. - Сам же видишь, мы сейчас как курица без головы. Если он вернется, все увидят, что бог Авраама, Исаака и Иакова намного могущественнее идолов из камня и бронзы.

- Когда казнь? - спросил я.

- В пятницу, - ответил Иосиф Аримафейский - влиятельный человек, которому положено было это знать. - Суд будет честным, но римляне не отпустят того, кого открыто называют царем иудейским.

- Но царство его не от мира сего! - воскликнул Фома, который не верил ничему, что слышал.

- Римляне мыслят буквально, - сказал я. - И потому они владеют всем.

- Обычная политика, - произнес Иосиф Аримафейский. - Пилату нужно прикрыть свою задницу, и я не могу его за это винить.

При этом он чуть не плакал. Я часто задумывался, а был ли на самом деле Пантира? Уж не Иосиф ли присунул жене раввина? Иосиф Аримафейский явно любил Иешуа сильнее, чем другой Иосиф.

И именно Иосиф, а не лицемерные апостолы, смог меня убедить. Хотя... Нет, ваше святейшество, даже не он. Я сам решил. Можете считать это эгоизмом, преподобные, но вам не понять. Вы не сталкивались с вечностью.

Да, вы постоянно говорите о вечности в своих проповедях: вечное блаженство, вечное проклятие, утешение Господом и горящая сера. Но вы и понятия не имеете о том, о чем рассказываете. Всего через пару сотен лет все цвета становятся серыми, все песни кажутся одинаковыми, а все смертные - не более чем копошащиеся паразиты. Всё, что остается - непроходящая тоска и чувство утраты. А вечность - это дольше, намного дольше. Не относитесь к ней легкомысленно.

- Я согласен, - тихо произнес я. - Но надо как-то дать ему испить моей крови.

- А это кошерно? - спросил Иаков. До конца вечера никто даже и не смотрел в его сторону.

*          *          *

Люди так и не научились спокойно относиться к казни через распятие, но я анализировал ее объективно и беспристрастно. Римлянам пришлось внести в этот метод изменения, чтобы подогнать его под обычаи своих непокорных подданных. Обычно распятые умирали в течение нескольких дней, но у иудеев существовал религиозный запрет оставлять трупы висеть после захода солнца (или это только по субботам?), поэтому римлянам пришлось внедрить инновации для ускорения летального исхода. Звучит абсурдно, но бичевание и гвозди были предназначены для того, чтобы сократить агонию - эдакое римское ноу-хау.

Высоченные кресты, которые вы рисуете на своих картинах, были редкостью. На самом деле преступников подвешивали чуть выше уровня глаз, чтобы можно было заглядывать и даже плевать им в лица - и люди плевали. Публичные казни пробуждают в смертных самое худшее. Как вы знаете, Иешуа бен Иосиф был распят между двумя ворами, но на самом деле крестами был уставлен весь холм: по римским законам почти все преступления наказывались смертью.

Казнь состоялась в полдень, и я не мог там присутствовать. Но в три или четыре часа пополудни стало сверхъестественно темно, а рядом с домом Иосифа Аримафейского, где я спал, запел соловей. Кроме меня, в доме никого не было. Сбитый с толку таким коротким сном, я направился к месту распятия.

Плетеные люди на севере вызывали по крайней мере восторг и чувство праздника. Здесь же присутствовали лишь нищие, прокаженные и несколько зевак. Усталые римские солдаты прибивали и привязывали приговоренных. На земле лежали старые перекладины крестов, и запах запекшейся крови от них смешивался с висящим в горячем сухом воздухе ароматом свежей крови.

Я пробрался сквозь этот лес смерти и увидел Мариам - шлюху, а не мать - стоявшую почти на самой вершине холма, где три свежих креста сформировали эдакий триптих страдания. Запах крови Иешуа был слабым, но в нем по-прежнему чувствовалось то сверхъестественное спокойствие.

Я подошел к Мариам и напомнил ей о нашем плане, она ответила:

- Подожди. Здесь его мать.

И тут я увидел другую женщину - ту самую, что подозрительно отсутствовала в течение всего пути Иешуа. Она смотрела на умирающего сына, но в ее глазах не было слез. В моих тоже, но на то была причина - я разучился плакать.

Нужно было торопиться, но я по-прежнему не был уверен. Понимаете ли, преподобные, для входа в мое вечное царство недостаточно простого приглашения, обрызгивания водой или пары невнятных фраз. Если брать клише из вашей современной популярной психологии, Иешуа должен был захотеть измениться. Я был практически уверен, что разглядел в нем это желание еще в нашу первую встречу, но вдруг я ошибался?

Мне нужен был какой-то знак. Агония Иешуа не поддавалась описанию - но такова любая агония. Его короновали терновым венцом, на лбу запеклась кровь. Мухи. Стервятники. Прибитая к столбу табличка с указанием вины, гласящая Rex Iudaeorum. Он посмотрел на меня, его глаза уже начали мутнеть. 

Его мать посмотрела на шлюху Мариам с таким разочарованием, что мне показалось, что она готова вырвать себе глаза. А затем она перевела взгляд на меня.

Я не похож на еврея и чисто выбрит, как при жизни - иудеи считали это женоподобным. У меня чрезвычайно бледное лицо, как и у всех вампиров - даже самый уродливый из смертных становится красивым, когда его призовет ночь. Но мать Иешуа не восхищалась моей неземной красотой - она предположила, что я такая же шлюха, как и Мариам, только мужского пола. Она посмотрела на меня, на умирающего сына, и, возможно, решила, что я и есть причина того, что Иешуа не завел семью и детей.

И тут Иешуа прохрипел:

-Мама, се сын твой. Иоанн, се мать твоя. Поцелуйтесь.

Я хотел было сказать, что это не то, о чем она подумала, но решил, что лучше не стоит. Это так по-человечески - опуститься до бытовой ссоры в такой момент.

Удивительно, что он еще мог говорить. При распятии тело медленно оседает, легкие сдавливаются, и человек задыхается. Дар речи он теряет довольно быстро.

- Пить, - произнес Иешуа.

К нам приближался небольшой отряд римлян - солдаты шли вверх по склону, останавливаясь у каждого креста, чтобы сломать преступнику ноги. Не имея опоры, тело повисало на руках, выдавливая из себя жизнь - еще одно практическое римское решение иудейского запрета оставлять трупы после заката. Нельзя было терять ни минуты.

Рядом, опираясь на большой камень, стоял стражник. Я уронил ему в шлем серебряный динарий и сказал:

- Мне нужно дать ему попить.

Стражник хмыкнул и дал мне свое копье. Я ногтем вскрыл левое запястье, пропитал губку своей кровью и на копье поднес к губам Иешуа. Кровь потекла на его язык, который уже не помещался во рту.

Что-то в нем изменилось. Было ли это первым прикосновением вечности? Он тихо произнес:

- Совершилось.

Но что совершилось? Явно не его сумасшедший план по созданию идеального еврейского общества, царствия божьего на земле. Или он имел в виду принятие своей вампирской участи? Оставалось лишь ждать, пока ночь даст ответ.

Он закрыл глаза. Было темно, но сверхъестественная тьма имеет обыкновение рассеиваться, а мне не хотелось оказаться под лучами солнца. Тем более, совсем недалеко находилась роскошная гробница, которую Иосиф Аримафейский готовил для себя.

*          *          *

Мне потребовалось какое-то время, чтобы уснуть - сверхъестественная тьма сбила мои биоритмы. Я проспал больше суток: моему телу нужно было восстановиться после выхода наружу днем.

Когда я проснулся, Иешуа сидел на крышке каменного саркофага, срывая с себя окровавленные тряпки.

- Я помогу, - сказал я и оторвал еще несколько клочьев савана. Запястья Иешуа почти восстановились, но в каждом из них осталось сквозное отверстие, куда можно было просунуть палец.

- Что ты сделал со мной? - спросил он. - Во что ты меня превратил?

- Твои апостолы умоляли меня, да и ты сам этого хотел - я видел это по твоему лицу. Ты и раньше смотрел вечности в глаза, Иешуа, и это тебя не пугало.

Он не ответил. Он смотрел на свои руки, такие же белые, как известняк, из которого была сложена гробница. Он был бледным, холодным и как будто светился изнутри. В гробнице было темно, но мы оба владели глазами ночи.

- Я не этого хотел, Иоанн, - произнес он.

- Прекрати называть меня Иоанном, - сказал я и назвал ему свое истинное имя на языке ночи, говорить на котором могут лишь мертвецы. И тогда же он узнал и свое истинное имя, которое я здесь не могу произнести.

Я почувствовал, как его охватило смущение, а еще - зарождающиеся муки великого голода. Что ж, я впустил его в вечность, став для него своего рода акушеркой - мне же и быть кормящей матерью. Вновь вскрыв запястье ногтем, я дал ему крови, и Иешуа не стал жаловаться на нарушение запретов: он уже понял, что перейти в наш мир значит отказаться от всякой мысли о боге.

- Я надеялся воскреснуть, - сказал он, - но в последний миг меня охватило отчаяние. Я пытался молиться, но всё, что я слышал - слова псалмопевца о том, что бог меня оставил. Так и есть? Вместо бога за мной пришел ты.

- Когда-то ты назвал меня ангелом.

- Ты и есть ангел. Άγγελος значит «посланник». Но я никак не пойму, кто же тебя послал. Или... для победы над римлянами Иудее придется стать царством нежити?

- И это всё, до чего ты смог додуматься? Прояви дальновидность, Иешуа. Ты уже победил римлян! Знаешь, насколько я стар? Я был стар уже тогда, когда разграбили и разрушили столицу хеттов - и где теперь хетты? От них осталось лишь несколько строчек клинописью в книгах по истории. А где теперь троянцы? Где минойцы, где народ Тиры, где карфагеняне? Они стали прахом, а я по-прежнему здесь и помню вкус их крови - значит, я победил их всех. Срок, что остался Римской империи - лишь мгновение для меня. Смертные не в состоянии увидеть грандиозное зрелище истории, им недоступна наша страсть, равно как и наша безжалостность. Неужели тебя это не заводит?

- Ладно, согласен.

Возможно, его это действительно не интересовало. Его кровь по-прежнему источала опьяняющий аромат безмятежности. Зачем я рассказывал о размахе истории? Он и так чувствовал всё это, еще даже будучи смертным. Я внезапно подумал, что, возможно, совсем не моя кровь вернула его из мертвых. Возможно, он был неким вампиром от природы - самодостаточным и создавшим себя. Я таких раньше не встречал, но ведь должен же был существовать тот, кто положил начало нашему роду...

Это были тревожные мысли, поэтому я произнес:

- Иешуа, если тебя не будоражит размах истории, подумай о знаниях. Мы с тобой говорили об Индии, но есть и другие страны - Катэй и не только. Кое-кто из нас нашел целый новый континент на западе... Не зацикливайся на Римской империи, подумай о покорении новых миров.

- Мы покорим их, друг мой, - сказал Иешуа. Он снял с себя остатки савана и обнял меня. - Мы найдем новые миры и новые знания.

- Правда?

- Ты ведь знаешь, я не умею лгать.

И таково одиночество вечности, что я порадовался его словам, не думая об их двусмысленности.

*          *          *

Ваше святейшество и остальные... Вижу, что вам искренне неприятен мой рассказ. Что ж, дальше будет хуже.

Историю про пустую гробницу все вы слышали. Мы с апостолами встретились у Иосифа и еще пару раз, и все они благодарили меня за возвращение Иешуа из мертвых - правда, благодарили как-то неискренне, будто для галочки. Мариам, Иосиф (не тот, который торговец оловом, а тот, который раввин) и прочие члены семьи резко изменили свое отношение к своему старшему отпрыску: всю жизнь им было на него плевать, но тут они решили водрузить его на пьедестал. Толстый и избалованный младший брат возглавил кампанию по превращению протомарксистских заповедей Иешуа в устав крупнейшей иудаистской секты.

Его высказывания и заповеди были собраны в книгу - подобно «Цитатам председателя Мао» - которая распространялась подпольно. Исследователи Библии - которыми многие из вас, преподобные, не являются - называют ее «источником Q». Я понимаю, что использовать ксерокопии страниц моей личной копии «источника Q» - это дешевый трюк, но как бы иначе я собрал все ваши преподобные задницы в одном месте и заставил поверить в мои слова? Когда я закончу свой рассказ, вы получите полный текст рукописи.

Вы увидите, что исследователи правы: все четыре канонических Евангелия цитируют «источник Q». Вы не найдете в нем ничего нового, преподобные отцы... о, сестра, прошу прощения - не заметил тебя среди этих мужланов. Хотите узнать новое для себя - дослушайте меня до конца. Сожмите свои сфинктеры и потерпите еще пять минут.

Так вот, дальше случилось нечто совсем странное - христианство.

Мы с Иешуа путешествовали где-то двадцать лет, и это было великолепно. Считайте это вампирским эквивалентом медового месяца. Мы были в Индии и питались голыми пилигримами, купавшимися в Ганге. Охотился, в основном, я - Иешуа понимал необходимость этого, но еще не привык. Мы ехали через джунгли, встречались с махараджами, пили кровь девственниц. В одних городах нас чествовали как богов, в других - как демонов. А еще мы были в месте, которое вы сейчас называете Америкой, так что мормонские старейшины могут считать горячечный бред Джозефа Смита хотя бы частично обоснованным.

Иешуа не проповедовал. Он слушал. Он был подобен пустому сосуду, в который люди выливали самое лучшее и самое худшее в себе. Я восхищался им, ведь он, перестав быть смертным, смог сохранить сострадание, а оно обычно уходит первым. Более того, сострадания в нем стало больше. Я не понимал, как такое возможно.

Через какое-то время мы вернулись в Левант и в Эфесе - городе, ставшем известным благодаря огромной золотой статуе богини-матери - мы впервые услышали об Иисусе Христе.

Собственно, именно перед статуей Великой Матери (в Эфесе ее называли Дианой) мы и услышали это имя. То была ночь, люди приносили жертвы (забавно, как вновь всплывает этот мотив), а мы охотились. Место было красивое: высокие колонны, дымящийся ладан, золото и слоновая кость, а сама статуя была размером с десятиэтажное здание. Детей в жертву не приносили - мы были в пределах Римской цивилизации. В тени колонн шептались об Иисусе из Назарета.

Иешуа прислушался и улыбнулся:

- Они не забыли обо мне.

Благая весть, крещение, царствие небесное, искупление для всех, воскрешение - всё звучало навязчиво знакомо. А еще говорили о том, что в подсобном помещении местной синагоги этой ночью состоится встреча.

Встреча была странная. Никогда еще я не видел столько гоев в синагоге, и никто из них не покрывал головы. Женщины сидели бок о бок с мужчинами. Здесь было много отбросов - рабов, бездомных, проституток - Иешуа это понравилось. Он всегда хорошо ладил со сбродом, рассказывая им о том, что будут первые последними, и последние первыми, что блаженны нищие, что удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. Хотя была тут и пара богачей. Мы легко смешались с этой толпой - никто на нас даже не посмотрел.

Всё было срежиссировано так же, как современная встреча секты возрожденцев. Сперва толпу разогрели рассказами об эффективности использования имени Иисуса как мантры. Иешуа сперва тихо смеялся, но встреча продолжалась, и он становился всё мрачнее.

Ключевым оратором был человек по имени Павел. Он вел себя на сцене как Либераче, заводил толпу и неустанно повторял, что он - настоящий римлянин. Он рассказывал удивительные вещи, смешав воедино все популярные культы Римской империи. Иисус был сыном бога (как Геркулес), а его мать была вечно непорочной (как Великая Мать, которой поклонялись в храме Дианы ниже по улице). Как и Адонис, Иисус погиб в начале весны и был воскрешен на третий день. Как и Один, он был повешен на большом дереве. Изгнание Адама из рая стало не глубокой поэтической метафорой состояния человечества, как все считали, а временным неудобством, которому Иисус положит конец, ведь он в любой момент может вернуться, чтобы забрать верных и покарать грешников. Ну а весь Танах оказался лишь первой частью великой книги. Всё это было евангельской истиной, потому что Павел, которого ранее звали Савл, сам преследовал христиан... но Иисус явился к нему в видении и наставил на путь истинный.

Ко всей этой фантасмагорической мифологии было подмешано немало простеньких притч и радикальных социальных высказываний, которые действительно допускал Иешуа. Это было очень вдохновляюще, очень лихорадочно, очень похоже на рок-концерт. Женщины плакали, падали в обморок и получали оргазмы, а у мужчин были приступы глоссолалии. Калеки пытались стоять на непослушных ногах, а слепые бились головами о колонны и утверждали, что прозрели.

Речь Павла закончилась призывом не сопротивляться преследованию, а стремиться к мученичеству как к возможности немедленно возлечь у груди Иисуса. Распятие, свежевание, сожжение, растерзание львами - всё это лишь болезненная прелюдия к раю.

Далее следовал ритуал - языческая пародия на нашу последнюю печальную пасхальную трапезу в ту ночь, когда за Иешуа пришли. Они преломили хлеб, произнесли несколько заклинаний и объявили, что хлеб - это плоть Иешуа, а вино - его кровь. Как иронично! Это заставило меня вспомнить тот момент, когда я впервые вкусил эту кровь, полную безмятежности. Поедание священной плоти бога-царя - это обычай не менее древний, чем каменный век, но Павел смог упростить даже эту древнейшую и мощную метафору. Римлянином он явно не был, но буквальности мышления ему хватало.

- С меня хватит, - произнес я, и нам пришлось пробиваться наружу сквозь толпу, которая тем временем кидала деньги на тарелку для пожертвований. Но тут Иешуа остановил меня и сказал:

- Нужно с ним поговорить. Это безумие, и мы должны это остановить.

- Это всего лишь люди. Всё закончится само собой.

- Но они используют мое имя. И умирают во имя меня.

- Твое смертное имя, - презрительно произнес я.

- Да.

Переходя во тьму, мы меняемся не так уж сильно. Живой Иешуа привлек меня тем, насколько полно смог постичь вечность. Мертвый же Иешуа, как оказалось, понимал смертных куда лучше, чем я. Ему было неуютно в их мире, и он до сих пор не нашел себе пристанища.

Надо было поддержать его, чтобы эта искорка в нем не погасла.

Без труда мы смешались с тенями и проскользнули между пыльных колонн, наткнувшись на комнату, где какой-то юноша принимал разные позы перед полированным щитом, полностью поглощенный своим отражением. Мы встали у него за спиной - в щите мы не отражались, а оглянуться юноша не догадался.

Вскоре толпа нестройными голосами запела гимн, и в комнату ворвался Павел. Мы сделали шаг назад, скрывшись во мраке, а Павел с юношей принялись страстно целоваться.

- Хороший выдался вечер, Тимофей, - произнес Павел. - Думаю, мы сегодня очень много собрали.

- Думаешь, хватит, чтобы отдохнуть в Риме? - спросил юноша, глядя на Павла влюбленными глазами.

Вот только, когда старик отвернулся, лицо юноши приобрело совсем другое выражение. Я безошибочно узнал в Тимофее гей-шлюху.

- Отдохнуть? Милый, мы сможем купить Рим! - воскликнул Павел.

Многие теологи и историки утверждают, что святой Павел был тайным гомосексуалистом, который навязывал свое женоненавистничество обманутым христианам. Но я вам скажу, ваше святейшество, несмотря на вашу недавнюю энциклику, цивилизованные люди первого века не задумывались о таких мелочах, как сексуальные предпочтения. Уже позже святой Августин решил, что секс - это плохо...

Мы вмешались до того, как эти двое решили перейти от поцелуев к чему-то более серьезному. Выйдя из тени, Иешуа воскликнул:

- Павел! Знаешь ли ты, кто я?

- Нет, - ответил озадаченный Павел. Тимофей же пожал плечами и продолжил вертеться перед зеркалом.

Иешуа показал ему свои запястья, сквозь отверстия в которых можно было смотреть на свет факелов.

- Нет... - выдохнул Павел.

- Да, - сказал Иешуа бен Иосиф.

Я не вмешивался и остался в стороне: это была битва Иешуа, не моя. Пение снаружи достигло какофонической кульминации.

- Зачем ты поступаешь так со мной? - тихо спросил Иешуа.

- Иаков и остальные... они сказали, что ты восстал из мертвых и что они видели это своими глазами. Я думал, что это такая замануха, но это правда! Боже, кто бы мог подумать?

Иешуа произнес:

- Я не Дионис. Господь не спускался с небес, чтобы переспать с моей матерью. Я не Осирис, вернувшийся из мертвых, чтобы направлять людей в посмертии. Я не бог кукурузы, разорванный на части, чтобы удобрить почву, но возродившийся как царь. Я просто раввин, друживший с проститутками. Я просто хотел, чтобы мои друзья были хорошими евреями - чтобы они поняли истинный смысл Торы, а не считали ее просто списком правил.

- Что хорошего в евреях? Они распяли тебя.

- Не они. Это сделали римляне.

- Евреи заставили их!

- Нельзя заставить римлян что-то сделать. Я нарушил римский закон, отказав кесарю в кесаревом - во власти. Я не имел в виду политическую власть, но ты ведь и сам знаешь, как буквально мыслят римляне. За что меня могли бы убить евреи? За то, что я мессия? Здесь каждую неделю появляется новый мессия, но никого не распинают.

Пришлось вмешаться:

- Он вынужден обвинять евреев. Проповедуя римлянам, нельзя говорить о том, что римляне причастны к твоей смерти. Гои ничего не знают о работе синедриона, и в их понимании кучка носатых ближневосточных фанатиков способна на любые зверства - даже на убийство бога. Вот и приходится немного искажать истину, не так ли, Павел?

- Истину? Иисус, вспомни, как Пилат в то утро спросил тебя: «Что есть истина?»

- Он такого не спрашивал, - ответил Иешуа. - Он мне и слова не сказал. В то утро ему нужно было подписать еще десяток смертных приговоров, и он хотел успеть до обеда.

Павел был в ярости:

- Ты совсем как Иаков! Неблагодарное ты насекомое... Я создал нечто величественное из мощных богатых образов, что пробуждают воображение и вдохновляют мужчин. Я даю надежду отверженным и имею с этого несколько динариев. И что с того, что на самом деле всё было иначе? В твоей безвкусной биографии я нашел элемент мистической истины и сделаю так, что твое рождение станет важнее, чем изобретение колеса. Эта новая религия завоюет мир! В ней есть всё: трагедия и пафос, ужас перед правосудием, катарсис прощения. Это величайшая из религий!

- Но мне не нужна новая религия, - сказал Иешуа бен Иосиф. - Я еврей.

*          *          *

Спустя какое-то время Павел успокоился:

- Мне нужно всё обдумать. Возможно, я еще смогу доработать свое учение.

Он налил вина, и мы рассказали ему о своих приключениях. Все мы были пьяны: Павел и Тимофей пили самосское вино, мы с Иешуа пили кровь Тимофея (он любезно позволил нам, когда я сообщил, что это безболезненно).

Павел напился настолько, что перестал говорить на греческом и перешел на арамейский. Он рассказывал нам душераздирающие истории о своем детстве - о том, как отец избивал его за то, что он отсасывал у конюхов. Неудивительно, что он хотел быть римлянином, а не евреем. Неудивительно, что он решил донести Евангелие до гоев.

Всё свелось к тому, что женоподобный мальчик, которому не повезло родиться в культуре, где порицалось женоподобие, хотел признания и любви. Ему можно было посочувствовать - и Иешуа посочувствовал.

- Прости меня, - рыдал Павел.

- Прощаю, - сказал Иешуа.

- Спасибо! Спасибо, отче! - ответил Павел.

Я понял, что он жаждал прощения от своего настоящего отца и всю жизнь ненавидел себя за то, что разочаровал его. Именно потому он выдумал себе другого отца - всемилостивого и всепрощающего. Иешуа это понимал - по-настоящему понимал - и испытывал к этому одинокому жалкому человеку сострадание настолько же глубокое, как и любовь ко мне.

Я завидовал миру, потому что даже смерть не помешала Иешуа любить его.

Павел пригласил нас к себе домой:

- Расскажи мне еще. Научи меня всему, чему только можешь. В конце концов, ты мой спаситель. Ты должен приложить руку к религии, ведь она про тебя.

Иешуа тихо шепнул мне:

- Он просто меня не понимает.

Но мы все равно пошли к нему, а с приближением рассвета ушли спать в уютный винный погреб. Ночью я очнулся от сна без сновидений и нашел своего возлюбленного ученика на грязном полу в луже холодной крови с колом в сердце. Павел с Тимофеем сбежали в Рим.

И я тоже сбежал, потому что внутри меня начали бушевать некие чувства, и память подсказывала, что они принесут мне боль.

*          *          *

Наверняка он знал, что так и будет. У него было чутье на подобные вещи. Он должен был понимать, что Павел недолго будет терпеть разрушение своего хрустального замка молотом суровой реальности.

Иешуа любил мир. Любил красивые вещи, города, деревья, животных, но больше всего - людей. Решение покинуть этот мир наверняка принесло ему больше боли, чем я могу себе представить. Тогда почему? Потому что понял, что его имя подхватят миллионы и миллиарды? Чувствовал ли он, что его простенькие притчи о пастырях, горчичных зернах и двух лептах от вдовы станут официальной религией Римской империи, что эта религия на тысячу лет погрузит западный мир во мрак, что она вызовет бессмысленную резню и порабощение целых народов, бессмысленное уничтожение бесчисленных благородных, древних, красивых культур?

Не знаю.

Ваше святейшество, преподобные, ваше высокопреосвященство... и преподобная сестра, я рассказал вам всё.

Он был хорошим. Ни до, ни после него я не встречал никого, кто заслуживал бы это определение. Он был великолепен. Он любил глубоко и с полной отдачей. Он проявлял максимальное сочувствие даже к обездоленным. Это было у него в крови.

Кровь смертных насыщена гормонами желания и страха, но в его крови их не было. Его кровь в сравнении с кровью остальных - словно горный ручей рядом с мутной водой из-под крана. Его кровь была непорочна и чиста. Она имела истинный вкус, и вкус любой другой крови был лишь отголоском вкуса абсолюта.

Мы с вами похожи: вы причащаетесь дешевым вином и называете это спасением, а я смаковал настоящую кровь спасителя - и мы все не можем поверить, что он ушел навсегда. Мы отчаянно продолжаем считать, что наша любовь не может оставаться безответной. Абсолют по самой своей природе вечен.

Мы живем - вы лишь несколько мгновений, я бесконечно - с надеждой (и страхом) на его возвращение. Он обязан вернуться.

Поверьте, река времени велика. Он вернется. Внезапно и без предупреждения.

Словно вампир в ночи.