Рак

 Перевод рассказа Cancer за авторством Марка Миллера.

Боль - это не просто химический сигнал с пораженного нервного окончания. Достигнув мозга, этот сигнал превращается в эмоцию, сильную и негативную, потому что боль предвещает перемены, разочарование и смерть. Вот уже несколько лет у меня не было ни дня без боли, и других эмоций тоже не было.

Мои страдания начались четыре года назад, когда я мимоходом заметил, что ссадина у меня на запястье не заживает. Я записался на прием в больницу и прождал положенные три недели. Возможно, я настолько разнервничался именно из-за того, что мне дали столько времени на размышления. Мои друзья и родственники вечно твердят, что я слишком серьезно ко всему отношусь, а тут я получил целых три недели на то, чтобы подогреть собственные опасения. Я ходил в библиотеку, читал медицинские книги и журналы, даже взял посмотреть диск с медицинскими новинками. Я искал всё про незаживающие раны, признаки рака и сам рак. В день приема я уже почти убедил себя в том, что жить мне осталось несколько месяцев.

Доктор Верц был из Канады и учился в Новой Шотландии. Более пяти лет он проработал в Канаде, затем эмигрировал в США и на двадцать с лишним лет стал моим врачом. Когда я впервые приехал в Сан-Франциско, мне понадобился врач по поводу аллергии - и мой коллега порекомендовал мне доктора Верца. Все эти годы я ездил к нему, чтобы сдать анализы или пройти медосмотр.

Десять лет назад доктор Верц закончил частную практику и пошел работать в больницу. Меня он об этом уведомил письмом, где написал, как тяжело ему было бросить дело всей жизни, но он хотел больше времени проводить с семьей. Кроме того, он очень хвалил эту больницу - я сообщил в отдел кадров, заполнил документы, и меня прикрепили туда.

Мне нравилось то, что я лично знаком со своим врачом. Он интересовался мной, моей работой, моими увлечениями и расспрашивал меня обо всём, прежде чем перейти к сути проблемы. Я доверял ему, и мне было приятно услышать то, что он сказал:

- Тебе не о чем волноваться, Джон, - успокоил меня доктор Верц. - Это просто ссадина, и она почти зажила.

- Может, нужно сдать какие-то анализы?

- Зачем? Ты что-то подозреваешь?

Я засомневался - в конце концов, специалистом был он, а не я - но всё же сказал:

- А если это рак?

Он тихо рассмеялся:

- Джон, это просто ссадина, - он умел успокаивать пациентов и уже второй раз назвал меня по имени. - Я выпишу тебе мазь с витамином E, получишь ее в аптеке внизу. Если к началу месяца не заживет, приходи снова.

Мазь была бесплатной, ее стоимость покрывала страховка.

Ссадина зажила, но через три месяца появилась еще одна. Я использовал остатки мази, и новая ссадина зажила где-то через месяц. Но через год появилась еще одна, я записался на прием, прождал четыре недели и наконец попал к доктору Верцу. Он снова меня успокоил, я снова спросил про рак и снова он прописал мазь. И ссадина зажила.

Эти ссадины не слишком мне мешали - просто заставляли беспокоиться. Но раз уж доктор Верц отрицал рак, я перестал волноваться по этому поводу. Подумал даже, что зря вообще в больницу пошел.

Когда я в третий раз пришел к доктору Верцу с незаживающими ссадинами, он назначил мне дополнительное обследование. Анализы у меня взяли через несколько недель согласно плану, еще несколько недель я ждал результатов. Наконец, меня вызвали и проводили в кабинет доктора Верца (а не в смотровую, как раньше). Я сидел, ждал и рассматривал чистый отполированный стол и стены, увешанные дипломами и фотографиями доктора Верца с его женой и детьми. Я залюбовался этой красивой счастливой семьей и не заметил, как пришел доктор.

Вспоминая тот день сейчас, я предполагаю, что мой организм уже тогда предчувствовал боль, и уставился на фотографии незнакомой семьи, потому что мой разум осознавал, что не справится со страхом в одиночку.

Доктор Верц зашел, тяжело плюхнулся за свой отполированный стол и наклонился вперед:

- Джон, у меня для тебя плохие новости. Судя по данным анализов, можно говорить о злокачественной опухоли.

- Рак? - тогдашний страх вернулся бумерангом, а своего врача я теперь воспринимал как предателя. Мне хотелось кричать и ругаться, но я не мог подобрать слов.

- Возможно, еще не поздно. Давай обсудим варианты.

Он назначил мне химиотерапию, прописал обезболивающие, записал меня на групповые курсы «Справься с болезнью» и «Как дать отпор?». Выйдя из кабинета, я осознал, что сегодня доктор Верц не улыбался.

После долгих месяцев безуспешного лечения и болезненных анализов я постепенно начал понимать, что умираю. Оптимизм врача никак не отменял того, что я умру в течение года. Возможно, химиотерапия даст мне еще несколько месяцев, но не более.

Боль не отпускала меня ни на секунду, она обостряла мои ощущения и проясняла мысли. Я часто задумывался о том, что не успел доделать в своей жизни, об отношениях со своими родителями и детьми, о смерти, о несбывшихся планах. Внешне я был спокоен, но мысленно проклинал свой организм за предательство.

- Ты так и не понял, как всё это работает? - спросил меня мой новый друг, еще один пациент на химиотерапии. - Своему врачу ты платишь за то, что он тебя лечит. Если ты здоров, то ты ему не платишь. С больницей всё иначе - ты отдаешь ей определенную сумму в месяц или в год независимо ни от чего. Если ты болен, они обязаны тебя лечить. В любом случае, будь то перелом, трансплантация сердца или рак.

- Ну, вот же они лечат меня от рака.

- Ты не понял, Джон. Тысячи людей отдают им тысячи долларов по своим медицинским страховкам, и больница получает миллионный бюджет. Они получают одни и те же деньги независимо от того, лечат они тебя или нет, поэтому единственный способ увеличить прибыль - это сократить расходы. По-твоему, почему тебе нужно ждать четыре недели до посещения врача? Или почему врач два года не замечал твоих симптомов?

- Ты хочешь сказать...

- Любой толковый врач сразу нашел бы у тебя рак. Есть же анализы, вот только они денег стоят, а врачам запрещено тратить больше определенной суммы при первом обращении больного. Они давали тебе мазь, которая стоит копейки, а на анализы раскошелились только тогда, когда ты стал достаточно назойлив.

Мои разочарование и гнев нашли мишень. Я доверял своему врачу, доверял больнице и не сомневался в них. Я просто нуждался в лечении, а они меня подвели. В памяти всплыли новости из Техаса: некий человек зашел в больницу, застрелил врача, ушел, и никто так и не смог его поймать.

Я стал собирать газетные заметки о судебных исках пациентов к врачам и искренне радовался каждый раз, когда врачей удавалось наказать за халатность. Это новое увлечение я скрывал от семьи и друзей - они бы не поняли. Они хотели, чтобы я умер с достоинством, и я не хотел их разочаровывать.

Смерть неизбежна, но я никогда не спешил умирать. Бывали дни, когда смерть казалась освобождением, долгожданным билетом на небеса. С другой стороны, мне хотелось многого добиться самому, многое дать своей семье, и было чертовски жаль умирать, не добившись этого. Как и все, я хотел достойно отойти в мир иной в окружении детей и внуков, но меня ждал иной финал.

В последний день жизни я проснулся от сильнейшей боли в животе. В голове не осталось ни мыслей, ни стремлений - только желание кричать и лечь как-то так, чтобы боль стала чуточку слабее. Ничего не помогало, и жена вызвала «скорую». Меня увезли в больницу, и к вечеру я лежал в стерильной палате, со мной была моя семья, а кровь наполовину состояла из обезболивающих. Сквозь красную пелену боли и бреда в моей голове всплывала одна и та же мысль: «Это неправильно. Я не должен умирать. Мой врач меня подвел».

Смерть не стала для меня ни пассивным принятием, ни освобождением, ни мирным прощанием с физическими мучениями. Я не возносился навстречу яркому свету, обещающему абсолютный покой и безмятежность. Лишь страдания и сожаление, ничего более.

Смерть - это бурное море иллюзий и теней. Я проснулся на глубине и как-то сразу понял, что мне не нужно дышать. Течение трепало меня как тряпичную куклу, рыбы с бритвенно-острыми зубами кусали меня со всех сторон, и я закричал, но никто меня не услышал. Меня уносило всё глубже, но иногда течение замедлялось, и я мог что-то увидеть.

Я увидел свою жену с красными заплаканными глазами. Какие-то люди утешали ее, другие о чем-то беседовали друг с другом. Я видел родных и друзей - когда они подходили ближе, их глаза и лица сливались в извилистые полосы света и тьмы, иногда цветные, иногда черно-белые. Я стоял среди толпы, рассеянно прищурившись, как будто пытался разглядеть что-то вдали.

Через мгновение течение вынесло меня на холм, и я оказался между припаркованными машинами и толпой людей. Небо было чистым и безоблачным, искажения стали слабее, и я мог различать лица и места. То был день моих похорон, и я чувствовал эмоции собравшихся: скуку, раздражение, осмысленное сочувствие, легкую печаль... Чем ближе к могиле, тем глубже эмоции: отчаяние, алчность, депрессия, облегчение. Мой гроб начал свой двухметровый спуск, и я, погружаясь в зернистую тьму, оглянулся на скорбящих. Доктора Верца среди них не было.

Какое-то время я дрейфовал во тьме, словно в морских водах, ничего не видя. Я не понимал, в раю я или в аду, или где-то еще. Время от времени ко мне тянулась чья-то рука - я несколько раз пытался схватить ее, и наконец наши пальцы встретились. Меня хотели вытащить на поверхность, но буря была слишком сильна, и нас долго носило по волнам - возможно, в течение несколько лет. Мой неведомый спаситель вытянул меня навстречу другим видениям - более отчетливым и мрачным.

Высокий худощавый мужчина в дорогом костюме выступал перед людьми в медицинских халатах. Я слышал голос и сперва не мог разобрать ни слова, но меня поразило то, насколько сухо и безэмоционально он говорил. Прислушавшись к его монотонной речи, я наконец уловил смысл слов:

- Уважаемые доктора! Последние три месяца больница работает в убыток. Мы не благотворительная организация и не можем продолжать в таком духе.

Большинство людей в белых халатах не имели лиц, но в третьем ряду я увидел доктора Верца, и у меня свело живот.

- ... лишние анализы, чрезмерные расходы, гипердиагностика ипохондриков. Чтобы больница продолжала работать, необходимо лучше распоряжаться имеющимися ресурсами. Каждый из вас обязан свести расходы и издержки к минимуму...

Один из молодых врачей перебил докладчика:

- Вы хотите сказать, что нам нужно хуже лечить наших больных? Это неприемлемо!

Мужчина в костюме продолжил говорить, и я осознал, что он неестественно тощий, а на его лице лежит метка смерти:

- Доктор Майерс, мы все - врачи, мы все несем ответственность перед нашими пациентами, и мы все это понимаем. Но также мы понимаем, что половина пациентов требует быстрого лечения того, что пройдет само собой. Отсрочка приема на несколько недель - проверенная стратегия отсеивания ипохондриков и незначительных патологий. Те, кто действительно нуждается в помощи, придут за лечением в назначенную дату. Руководство больницы подготовило протокол первого посещения - вы будете вводить в базу данные осмотра пациента, а компьютер назначит срок следующего приема. Мы не хотим отказывать в помощи по-настоящему больным, но не можем госпитализировать каждого.

Ему возразил один из врачей:

- Свести диагностику к компьютерной программе? Дикость какая-то.

Докладчик спокойно ответил:

- Доктор Густавсон, вы всегда можете вернуться к частной практике. Но если хотите работать в нашей больнице, то всем придется соблюдать утвержденные советом директоров правила по сокращению расходов.

Каким-то образом я смог заглянуть в души собравшихся врачей. Все они понимали, к чему ведут новые правила, и пятеро из них (может быть, шестеро) были против. Моего бывшего врача среди несогласных не было.

Бурное море захлестнуло меня волной гнева и боли.

Следующее видение оказалось для меня непонятным. Я оказался в автосалоне посреди кабриолетов и роскошных седанов. Куда бы я ни посмотрел, всюду стояли великолепные машины с хромированными дисками, тонированными стеклами и мощными моторами. Я открыл дверь большого черного сияющего автомобиля и сел на удобнейшее кожаное сиденье, а машина сама завелась и выехала из автосалона. Проезжая мимо многих людей, я видел в их глазах восхищение и почувствовал гордость за себя.

На обочине стояли моя жена и дети, но я проехал мимо. Боль и сожаление остались позади, остались лишь радость, жажда скорости и наслаждение красотой идеального автомобиля. Даже не знаю, как долго я так ездил.

По возвращении в автосалон меня снова охватили отчаяние и злоба, и течение вновь подхватило меня.

Я вновь увидел свою семью. Дети играли с собакой, а жена (теперь уже моя вдова) молча смотрела на них. Я заглянул в ее глаза, которые всегда так любил - в них стояли слезы, но уже не было печали. Наконец она встала, присоединилась к детям и впервые за долгое время улыбнулась.

Всё это время мой безымянный спутник держал меня за руку. Течение несло нас дальше.

Мы вновь оказались в автосалоне, и я заметил, что пол покрыт светло-зеленой плиткой, как в больнице, а многие из покупателей были одеты в медицинские халаты.

Течение стало неожиданно бурным и, наконец, вынесло нас на поверхность. Я кипел от гнева и не понимал почему.

Вода уже не была цвета крови, а кусачие рыбы уплыли. Мы оказались на широкой равнине. Вдалеке стояли развалины, что-то горело, клубился дым. Мой спутник крепко схватил меня за плечи и что-то произнес, но я его не слышал. Затем одним резким движением он снял что-то с моих глаз, и я почувствовал, как боль, мучившая меня столько лет, ушла. Все физические страдания исчезли, и на их место пришли чистые эмоции: гнев и ненависть.

- Я умер? - спросил я у него.

- Да, Джон.

- Где я?

- Мы в мире мертвых, что в тени мира живых.

- Не понимаю.

Он терпеливо объяснил:

- Если кто-то в смерти не обретает покой, если его кто-то или что-то не отпускает, то он оказывается здесь.

- Я стал привидением?

- Вроде того, хотя иногда мы называем себя не привидениями, а призраками. Людей, которые прожили полную счастливую жизнь и ни о чем не жалеют, среди нас нет. Здесь все пытаются завершить незавершенное, и, когда у них это получается, они уходят. Впрочем, некоторые остаются здесь навсегда.

- И, раз я здесь, значит меня что-то не отпускает?

- Именно так.

Он рассказал мне о том, что за мной будут охотиться и попытаются взять в рабство, и научил основам выживания. Мы разговаривали несколько часов подряд, а затем он ушел, оставив меня в одиночестве наблюдать за тенями живых. Меня переполняли злоба и ярость, и мне захотелось посмеяться над собой, ведь я стал самым настоящим злым духом. Смех мой был неискренним и холодным. Это был смех безумца.

Сам не помню, как я оказался в больнице. Санитары отмывали стены и пол, но я всё равно видел следы крови под изъеденным плесенью кафелем. Это место дышало смертью, и я видел печать смерти на лицах больных, но эти лица не были мне интересны. Мне нужен был лишь один человек.

Я прошел сквозь стену кабинета и увидел доктора Верца, который сидел за столом, уставившись в монитор. Он меня не видел, но почувствовал мое присутствие, поэтому озадаченно оглянулся, но затем вернулся к просмотру обучающего видеоролика. Мне хотелось, чтобы он знал, что я здесь, поэтому я подошел ближе, наклонился и почуял мысли доктора - он был очень умен, переполнен медицинскими знаниями. Почувствовав мой гнев, доктор Верц вздрогнул, вскочил и принялся оглядываться.

Я дождался, пока он успокоится и сядет обратно, а затем и сам уселся в его кресло. Ему стало не по себе, он выключил монитор и решил идти домой. По пути он постоянно оглядывался.

Я стал встречать доктора Верца на работе и делал это и днем, и ночью. Неважно, как далеко он уходил - я всегда знал, когда он вернется: мы были как будто скованы одной цепью. Терпеливо дождавшись, пока он останется один, я давал ему почувствовать мое присутствие.

Иногда я на несколько недель оставлял его, позволяя насладиться покоем, а затем приходил среди ночи и садился рядом. Иногда я встречал его в коридоре и делал так, что он проходил сквозь меня, на мгновение чувствуя мой гнев и ненависть.

Блуждая в сером тумане между встречами с доктором Верцем, я несколько раз спрашивал себя, зачем всё это делаю - и не мог найти ответа. Мучения человека, виновного в моей смерти, приносили мне удовольствие, но меня разочаровывало то, что он не осознаёт, за что его мучают. Чем дольше это продолжалось, тем важнее для меня было, чтобы доктор Верц понял, что натворил.

Наконец, я решил наведаться в дом доктора Верца. Выйдя на улицу, я увидел смерть повсюду: в зданиях, в автомобилях, в лицах прохожих. Улицы были полны мертвецов, которых мне стоило опасаться, поэтому я прятался в тенях и добрался до цели лишь через три дня.

Дом доктора оказался ухоженным особняком с идеальным газоном и гаражом на три машины. Я прокрался туда днем и принялся ждать. Первой пришла жена доктора - красивая женщина с легкой болью в лице. Около восьми пришел и сам Верц, и я наблюдал за тем, как они ужинают и обсуждают классическую музыку. Я терпеливо ждал, пока он уснет, а затем аккуратно лег прямо в него и погрузился в его сон.

Я запускал воздушного змея и со смехом бежал навстречу мартовскому ветру. Затем я вырос, получил работу, дослужился до руководящей должности. Я ухаживал за своей будущей женой и пригласил ее на пикник под открытым летним небом. Я видел, как растут мои дети. Затем я оказался на работе и увидел себя - себя, Джона - превращающегося из полного жизни человека в инвалида, а затем в мертвеца. И тогда доктор Верц понял, что натворил. Он проснулся с криком, его сердце неистово колотилось.

Я провел много времени в доме Верца, ведь мне было мало одного раза. Мне хотелось, чтобы Верц жил с осознанием своей вины. Снова и снова я входил в его сны, и каждый раз лишал его частички рассудка. Когда я наконец покинул его дом, от доктора Верца немногое осталось.

Доктор Верц перестал приходить на работу, и его кабинет отдали кому-то другому. Я бродил по больничным коридорам в одиночестве. Попытки усовестить бухгалтеров больницы ни к чему не привели - эти безликие люди даже не задумывались о тяжести своих преступлений.

Время от времени меня навещал тот, кто вытащил меня на поверхность, и рассказывал мне про рай и ад на дальних берегах бушующего моря. Время притупило мою ярость, и я всё чаще стал задумываться о забвении. Если я нырну, окажусь ли я на другой стороне?