Крылатое дитя

Под катом - перевод рассказа The Winged Child за авторством Ричарда Ли Байерса из сборника Dark Tyrants.

Новорожденная была обычным и приятным на вид младенцем с маленькими ручками, круглым румяным лицом и большими карими глазами. Пахло от нее слезами и молоком матери. Однако кое-что отличало ее от прочих младенцев - у нее были крылья. Они были совсем не большими, и их не было видно, когда новорожденная лежала на спине. Крылья были покрыты тонким пухом, который, однако, был грубее волос на голове младенца и больше напоминал перья.

Многие римляне спорили о значении этого изъяна. Некоторые сочли это знаком небесной благодати, другие, не в силах представить, что Господь благословил еврейский дом, восприняли это как наказание - но и те, и другие были согласны с тем, что это знамение. И вот под покровом ночи я вломился в тот дом, чтобы узнать, какова на вкус кровь знамения.

Раньше я никогда не пил младенцев: они слишком хрупки и не выживают после такого, а это претило моим принципам. Но наступила эпоха чудес и предзнаменований: с небес упал громадный факел, образ Христа пролил багряные слезы, и волк прокрался в церковь, чтобы поклониться ему. Прошел дождь из крови и камней, а в облаках сошлись в бою огненные армии. Не то чтобы я сам это видел, да и никто из моих знакомых не наблюдал таких чудес, но мы верили тому, что говорят. Да и как мы могли не верить? То была осень 998 года, канун нового тысячелетия. Согласно бесчисленным пророчествам, до судного дня оставалось менее полутора лет.

Можно было ожидать, что близость Страшного суда вдохновит людей на покаяние, и горстка душ действительно каялась. Но в целом мир, казалось, стал еще более развращенным, чем когда-либо. Знать вела войны с исключительной жестокостью, не оставляя и камня на камне от вражеских деревень и вырезая крестьян подчистую, а епископы и аббаты боролись за землю и золото так же яростно, как графы и князья. В голодные времена (то есть почти всегда) родители ели своих детей, а кое-кто из мясников приторговывал человечиной. Если верить слухам, в Риме вместо императора был безумец при смерти, а вместо папы - колдун-дьяволопоклонник. Предполагалось, что их свергнут - не из-за хвори и черной магии, а из-за иноземного происхождения: первый был саксом, второй - французом. Однако наши патриции тратили всё свое время на междоусобицу и поджидали друг друга на извилистых улочках города.

И если смертные в ожидании Дня гнева впадали в ужас и безумие, то можете себе представить, что было с нами, вампирами. Церковь говорит, что даже самые порочные смертные могут надеяться на спасение, но мы, каиниты, уже были судимы и прокляты. Казалось разумным за то короткое время, что нам осталось, успеть предаться всем удовольствиям и прихотям, как бы жестоки они ни были.

Растягивая момент, наслаждаясь им, я наклонился над колыбелью, откинул покрывало из сермяги и вложил свой кривой чешуйчатый палец в руку младенца. Слишком маленькая, чтобы отличать хорошее от плохого, а правильное от неестественного, девочка заагукала и сжала мой палец в своей ладони. Ее кожа была такой мягкой, а сердце билось и гнало по жилам настолько вкусно пахнущую кровь, что я выпустил клыки.

Вытащив девочку из колыбели, я услышал за спиной чей-то изумленный выдох и обернулся. В дверях стояла молодая женщина с длинными черными волосами, держа в руке едко коптящую свечу и кутаясь в льняную сорочку от холода. От нее пахло молоком, и я предположил, что это мать новорожденной.

Темноту рассеивали лишь ее свеча и лунный свет, еле пробивающийся через промасленный пергамент в окне, однако женщина наверняка разглядела мой горб, скрюченные конечности, морду прокаженного и разного размера светящиеся желтые глаза. Зрелище наверняка было ужасающее, тем не менее она шагнула вперед, протянув руки.

- Прошу, отдай ее мне, - произнесла она красивым альтом. Голос казался спокойным, ее выдавала лишь легчайшая дрожь.

Будучи сбит с толку, я с некоторым трудом - разыгравшуюся жажду крови не так легко обуздать - втянул клыки, чтобы проще было говорить.

- Ты знаешь, кто я? - мой голос был хриплым и скрипучим.

Девочка агукала и извивалась, и я перехватил ее понадежнее. Кончик крыла щекотал мою грудь.

- Ты из ночного народа, - ответила женщина. - Из тех, кто пьет кровь и обитает в старых развалинах и катакомбах.

- Это так. Почему же ты не убегаешь?

- Я не смогла бы найти помощь и вернуться вовремя, - ответила еврейка. Она была всего в шаге или двух от меня, и я своими обезьяньими ручищами мог бы разорвать ее в клочья. - Прошу тебя, пощади мою дочь. Если тебе нужна кровь, возьми мою.

Я покачал головой:

- Твоя не годится, я хочу вкусить жизнь предвестника апокалипсиса.

Услышав, насколько насмешливыми были мои слова, я понял, как же я зол на Бога. Три века назад, будучи смертным, я служил в церкви и поклонялся ему, а он не счел нужным спасти меня от порчи моего сира и не стал бы избавлять меня от погибели, когда упадут звезды, а реки станут кровью. Быть может, я, решив убить одно из его творений, надеялся разозлить его.

- Прошу тебя, - произнесла женщина. - Кем бы она ни была, она ребенок. По тому, как ты ее держишь, я вижу, что ты умел баюкать младенцев, когда был жив. Если на твоих руках рос ребенок, в память о нем пощади мое дитя.

Я носферату, и, как и многие из моей отвратительной родословной, которую даже другие немертвые считают чудовищами и изгоями, я вздрагиваю при любом упоминании моей утраченной человечности. Мне захотелось наказать еврейку за наглость. Я мог бы притвориться, что передаю ей ребенка, а затем выхватить девочку и вонзить клыки ей в горло. Я хотел видеть ужас на лице матери и слышать ее крик.

Но в то же время я против своей воли вспомнил тот день, когда моя мать родила моего младшего брата. Я вспомнил, как гордился, что мне доверили держать его, и как мое сердце переполнила любовь, когда брат посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.

Внезапный стыд заглушил мою злобу и жажду, и я сунул девочку в руки матери:

- Забери.

Та с готовностью подхватила ребенка.

- Спасибо, - бормотала она. - Спасибо...

Я закутался в темноту. Еврейка запнулась и принялась озираться по сторонам, а я выскользнул из комнаты и покинул дом.

Это возвращение к разуму и милосердию, если так можно назвать отказ от убийства, было мимолетным. В последующие месяцы я бродил по городу, давая волю жажде и устраивая шалости.

На Целийском холме продолжали осквернять славу прошлого: рабочие разбирали изящный языческий храм - несомненно им нужны были камни для строительства новой церкви или убогой корявой усадьбы дворянина, или даже бедняцких лачуг. Я подстроил всё так, что фронтон рухнул рабочим на головы, убив нескольких человек.

Спустя несколько недель я и сам осквернил святилище Приапа в гроте у Тибра, в тени Латерана. Membrum virilis бога украшали цветы, которые туда приносили дамы, мечтающие зачать (наверняка оно так же было и при Юлии Цезаре), и я отломил его, а саму статую сбросил в реку. Каменный фаллос я унес с собой и позже содомировал им случайно подвернувшегося монаха-клюнийца, пока тот не умер.

Закутавшись во тьму, я шпионил за знатными семьями, разгадывая их тайны и схемы, а затем анонимно разглашал всё их злейшим врагам. Это побудило их нападать друг на друга, и почти каждую ночь в городе звучало эхо от лязга стали.

Из чистого любопытства я подмешал в пироги на день святой Екатерины споры светящегося гриба, что рос под землей. Те, кто съел их, узрели кошмарные видения. Одна женщина перерезала горло своей соседке по застолью, а сокольничий вырвал собственные глаза.

Всё выглядело так, будто я изо всех сил пытаюсь навредить Риму, что само по себе было извращением, ведь я любил этот город несмотря на его порок и упадок. Не было другого места, которое я мог бы назвать домом. Возможно, я воображал, что, причиняя Риму вред, как-то лишаю Господа части удовольствия, которое он собирался получить, уничтожив город.

Но мои ночи не были посвящены одним лишь шалостям. Время от времени я возвращался к дому тех евреев и незамеченным наблюдал за ними. Я узнал, что мать зовут Юдифь, а ее дочь - Сара. Юдифь была женой купца, который в поисках средств к существованию путешествовал в Бургундию, Ломбардию и даже Халифат. В его отсутствие она следила за хозяйством и вела его дела, и я, который сам когда-то вел бухгалтерию и корреспонценцию, мог лишь восхищаться умениями Юдифи. В городе по-прежнему обсуждали крылатое дитя, и христиане часто приходили поглазеть на Сару. Они пытались убедить Юдифь в правильности своей веры, и ее это раздражало, но она переносила такую наглость вежливо и терпеливо.

Я сам не понимал, почему меня тянуло к ним. По какой-то причине мне нравилось наблюдать, как Юдифь, утирая слезы, режет лук, и слушать, как она поет колыбельную для Сары. Даже в те моменты, когда эти скромные зрелища наполняли меня не радостью, а грустью, это была лишь тихая меланхолия, и я не ощущал ставшего привычным для меня гнева.

Иногда, когда Юдифь выходила из комнаты, я снимал плащ теней, и Сара каждый раз была так же рада мне, как и при первой встрече. Она улыбалась, когда я брал ее на руки и напевал всякую чушь, и смеялась, когда я щекотал ее или корчил рожи. От этого мне становилось теплее, чего никогда не было при общении с моими немертвыми сородичами. Это дитя, способное испытывать любовь к такому чудовищу, как я, действительно могло быть ангелом или святым.

Я не хотел тревожить Юдифь и не собирался больше никогда показываться ей. Но судьба вмешалась в мои планы.

Одним февральским вечером я проснулся в своей кубикуле - уютном склепе, заваленном моими вещами и украшенном фреской с Даниилом и львами. Сдвинув крышку саркофага - массивного мраморного ящика, украшенного резьбой, который я украл из гробницы одного из Теофилактов - я начал восхождение в город, привычно обходя множество ловушек, которые мы, носферату, ставим на пути к нашим логовам. Ближе к поверхности я столкнулся с Октавианом, который спускался вниз. Левая половина его лица представляла собой голую кость с редкими полосками гниющего мяса, а глазницы его были пусты, хоть он каким-то образом и сохранял способность видеть. Выглядел он весьма гротескно даже для представителя нашей породы.

- Не лезь туда! - сказал он. Его голос имел какой-то жужжащий оттенок, постоянно напоминающий мне о полчищах мух. Его дыхание пахло раздувшимся трупом.

- Почему? - спросил я.

- Там дьяволы! - ответил Октавиан. - Они убивают людей и устраивают пожары! Я сам их видел!

- Значит, наступили последние дни, - меня не удивило то, что апокалипсис наступил на десять месяцев раньше срока. Большинство верило, что конец света наступит в последнюю полночь года, однако так считали не все. Некоторые провидцы говорили, что мир погибнет в день летнего или зимнего солнцестояния или в канун Рождества.

Теперь, когда конец уже наступил, мне стало страшно, но то был тот странный гипнотический страх, который манил меня приблизиться к его источнику. Туннель был узким, и мне надо было как-то разминуться с Октавианом.

- Хочу посмотреть, - сказал я.

- Ты не понимаешь! - взвыл он. - Всё горит!

Я запоздало вспомнил, что Октавиан до ужаса боится огня с той самой ночи двести лет назад, когда стая оборотней его подожгла. Чувствуя укол жалости, я положил руку ему на плечо:

- Прятаться бессмысленно - Божьи ангелы всё равно найдут нас и сбросят в Яму. Но мы можем храбро принять смерть и стать свидетелями того, что нам суждено увидеть. Возможно, мы сможем поклониться Люциферу или плюнуть в Иисуса.

Октавиан отпихнул меня.

- Отвали! - прокричал он и помчался в глубину катакомб. Я проводил его взглядом и продолжил взбираться наверх.

Выбравшись на улицу, я увидел зрелище, хоть и не настолько инфернальное, как описывал мой сородич, но определенно ужасное. Рим пах кровью и дымом, а ночное небо было подсвечено пожаром. Кто-то кричал, трещало пламя, где-то ломались бревна. Во тьме мелькали силуэты людей, шатающихся, плачущих, умоляющих, истекающих кровью. Другие силуэты ломали всё, до чего дотягивались, насиловали слабых и раненых, убивали тех, кто мог стоять на ногах. Хотя ни у кого из нападавших, кого я видел, не было хвоста и рогов, их искаженные лица и зверские возгласы позволяли предположить, что то были дьяволы в человеческом обличье или, по крайней мере, одержимые бесами смертные.

Наблюдая за резней, я и сам впал в раж. Выхватив спатулу - короткий меч - я присоединился к драке. Я верил, что это мой последний бой, потому полностью потакал своей низменной натуре, бросаясь на одну жертву за другой. Спустя какое-то время я понял, что бок о бок со мной сражаются двое могучих парней, размахивающих топорами и не обращающих внимания на мои уродства. Я был в плаще с капюшоном, кругом было темно, а парни были в бешенстве и, видимо, ничего не заметили. Однако тут же в мою голову мрачной мыслью пришло другое объяснение: они демоны, вот и привыкли к чудовищам.

Не знаю, сколько времени я провел, сея хаос. Не понимаю, как мне удавалось в безумии подмечать мелкие детали. Тем не менее, я как-то смог понять, что, хотя пожаром был охвачен весь город, небо на западе было ярче всего - я даже почувствовал жар, идущий с той стороны. А это значило, что еврейский квартал не просто горел, а по-настоящему пылал. Поняв это, я вспомнил о Юдифи и Саре.

Наступил апокалипсис, и всем на земле было суждено умереть так или иначе, но мысль о том, что мать и дочь оказались в огненной ловушке, задыхаются от дыма, а их плоть обугливается, была для меня невыносима. Я отправился к ним на помощь, и, поняв, что я покидаю нашу общую резню, один из парней с топором бросился на меня. Шагнув в сторону, я увернулся от удара и мечом рассек ему лицо, а затем швырнул его во второго убийцу и побежал на запад.

Мои кривые ноги с неправильно работающими суставами лучше подходили для долгой ходьбы, чем для быстрого бега, и я как никогда проклинал их за несуразность. Наконец они довели меня до узкой улочки, где жила Юдифь.

Улочка заканчивалась тупиком, и дома там ярко пылали. В свете пожара было видно толпу, вооруженную ножами и дубинками. Я сразу понял, что то были люди, а не дьяволы, потому что в отличие от тех парней с топорами эти пришли творить насилие не наугад. Толпа собралась здесь с конкретной целью - сжечь евреев. Несомненно они думали, что это будет приятно Господу, и он за это защитит их от демонов, что буйствовали на улицах города. А еще они хотели убить Сару, которую сочли мерзостью. Выступающий перед толпой бенедиктинец держал кричащую девочку над головой, показывая Богу будущую жертву. Юдифь поставили на колени и не давали подняться - она сопротивлялась, но безуспешно.

Я поспешно обдумал имеющиеся возможности. Я мог бы применить иллюзию и принять облик какого-нибудь кардинала или лорда, но разгоряченная толпа вряд ли вняла бы распоряжениям властей. Укрывшись в тенях, я мог бы вырвать Юдифь и Сару из рук толпы, но я не мог поделиться с ними своей невидимостью, значит их просто схватили бы снова. Единственное, что оставалось - нападать.

Я врезался в толпу, размахивая мечом налево и направо, прорубая себе путь к тем, кого надеялся спасти. Двоих я успел зарубить до того, как остальные вообще поняли, что происходит, а затем толпа завопила. Большинство христиан принялись бежать - наверное, разглядели мое лицо или у них просто не было смелости для драки. Но были и те, кто бросился на меня с оружием в руках.

У них не было шансов. Я обладал силой десятерых человек, и каждый мой удар забирал жизнь. Меня били и кололи, но их оружие было сделано из обычного дерева и стали, значит свалить меня смог бы лишь исключительно ловкий или сильный удар.

Спустя полминуты я оказался лицом к лицу с монахом - пузатым человечком в грязной рясе. Будь он храбр и силен в своей вере, он мог бы доставить мне больше неприятностей, чем все его прихвостни вместе взятые. Но он лишь завопил, швырнул в меня Сару и пустился наутек. Я такого не ожидал, но всё же смог поймать девочку на лету и прижать к груди.

В следующее мгновение побежали и все мои противники, несомненно деморализованные отступлением своего духовного лидера. Юдифь, вся растрепанная, в разорванном на плече зеленом платье, с синяком на щеке, шатаясь, поднялась на ноги, и я передал ей плачущую Сару. Мать принялась качать девочку на руках и напевать какую-то чепуху, и Сара, к моему удивлению, вскоре успокоилась.

- Пойдем со мной, - сказал я. - Здесь опасно.

- Хорошо, - согласилась Юдифь.

Уводя ее от огня, я задался вопросом, где бы спрятаться от всеобщего хаоса. Мне не хотелось вести моих спутниц в катакомбы: законы моего народа запрещали такое, а туннели в любом случае не были благоприятным местом для смертных. Наконец я решил, что, раз уж мы не можем спуститься, нам стоит подняться.

Дорога вывела нас к квадратной кирпичной башне.

- Можешь залезть мне на спину и держать Сару? - спросил я.

- Смогу, если обниму тебя ногами, - ответила Юдифь.

Она взобралась на мой горб, и я принялся карабкаться по стене башни, вонзая пальцы между кирпичами. В большинстве современных римских построек камни были настолько плохо подогнаны друг к другу, что в щели между ними можно было ладонь просунуть, поэтому лезть наверх было легко.

Оказавшись на плоской крыше, Юдифь слезла с меня, а я обернулся посмотреть на город. Видимо, вдумчивое спасение матери с ребенком охладило лихорадочный страх, охвативший меня ранее, потому что увиденное я воспринял более здраво и критически.

Я увидел, что все те, кто буйствовал на улицах и в переулках, были людьми. Безумными и злыми, но смертными людьми, а не демонами. Кроме того, никакие ангелы не снимали печати, а мрачные всадники не скакали в небесах. Ни багряного дракона, ни вавилонской блудницы верхом на звере с головами гидры - а ведь я был в Риме, который был духовным сердцем мира более, чем Иерусалим. Если видения святого Иоанна начали сбываться, то где главные действующие лица?

- Боже мой, - пробормотал я. - Это обычный бунт.

Юдифь помедлила с ответом. Пусть я и спас их, я оставался чудовищем, и мои мотивы были ей неясны.

- Да, - наконец произнесла она. - Ты ждал чего-то другого?

- Я думал, что это начало апокалипсиса, - смущенно ответил я. - Мне сказали, что в город вошла армия ада, поэтому все сошли с ума. Мне казалось, что я и сам их видел.

Юдифь расхохоталась.

- В чем дело? - спросил я.

- Прости, - выдохнула она. - Не знаю почему, но это очень смешно. Существо, подобное тебе, трепещет перед другими ужасами.

Какое-то время я смотрел на нее с ненавистью, а затем это и мне показалось смешным и я расхохотался вместе с ней, и мой смех был похож на рев осла. Пока я хохотал, все заблуждения, мучившие меня так долго, рассеялись подобно туману под лучами утреннего солнца. Каким-то образом я осознал, что все знамения, о которых я слышал: громадный факел, кровавый дождь, и всё в таком духе, - были такой же выдумкой, как и сегодняшнее вторжение армии ада. Крылья Сары были просто шуткой природы, а никаким не предзнаменованием. Если коротко, миру ничего не грозило - он переживет и этот год, и все последующие.

Я подумал обо всех тех бессмысленных злодеяниях, которые совершил, будучи уверен, что нахожусь на пороге последнего проклятия, и меня охватили стыд и отвращение. Одновременно смеясь и рыдая, я упал на колени, а по моим щекам текли кровавые слезы.

Юдифь стояла у меня за спиной, и я чувствовал, что она хочет положить руку мне на плечо, но не решается. А затем я услышал ее вздох и крик:

- О нет!

Подняв голову, я сразу же понял причину ее испуга - один из погромщиков поджег крупнейший в городе амбар. Из-за нескольких неурожаев подряд беднякам пришлось затянуть пояса потуже, теперь же многие неизбежно умрут от голода.

Глядя, как пламя лижет стены амбара, я отчетливо понял, что, хоть миру и суждено пережить этот год, о Риме я того же сказать не могу. Обезумевшие от ожидаемой близости конца смертные продолжат буйствовать, убивать и разрушать, пока не опустошат город так, что восстановить его будет невозможно. Мысль об этом была подобна прокрученному в ране ножу, и я поклялся, что во что бы то ни стало спасу Рим от саморазрушения.

Намерение достойное, но как мне с ним справиться? Убивать и калечить легко, но как ненавидимое всеми чудовище вроде меня смогло бы исцелить тысячи смертных от губительного отчаяния?

Внезапно мне в голову пришла идея, и я улыбнулся Юдифи. Не понимая, что выражает мое лицо, она побледнела.

- Не волнуйся, - сказал я. - Всё будет хорошо.

В конце концов выступили императорские войска и навели какое-то подобие порядка. Мы с Юдифью выяснили, что не все евреи лишились домов, и те, у кого были стены и крыша, приютили тех, у кого их не осталось. Оставив Юдифь и Сару на попечение их народа, я поспешил в катакомбы, добравшись до спасительной тьмы перед самым рассветом.

Как только представилась возможность, я созвал совет и сообщил сородичам о своих намерениях. Многие, как и большинство людей, были уверены в неотвратимости апокалипсиса и бессмысленности моих планов. Другие считали мой замысел глупым или настолько опасным, что я был обречен на уничтожение. Некоторые сочли его дерзкой шуткой над раем и адом, за которую на меня неизбежно пало бы сверхъестественное возмездие. Лишь горстка согласилась присоединиться ко мне, и я надеялся, что этого хватит, чтобы сделать последний шаг.

Следующей ночью, закутавшись в тень, я проскользнул в замок Святого Ангела. За три столетия своего существования я довольно подробно изучил Рим, но сюда никогда не заходил. Замок был огромен и неприступен - крепость, а не базилика. Строили его как мавзолей императора Адриана, но замок давным-давно стал папским оплотом. Несомненно он был осквернен оргиями и злодеяниями последних его обитателей - императрицей из борделя Феодорой, змеенышем Альберихом, насильником монахинь Иоанном и прочими им подобными - но в этих стенах были отслужены бесчисленные мессы и хранились священные реликвии. Замок сохранил бледную тень прежней святости, и плоть мою терзали судороги и спазмы, а мысли были затуманены тупым аморфным ужасом. Но я терпел что было сил и, обходя часовых и дремлющих слуг, пробирался к покоям Оттона III.

От саксонского императора воняло потом и болезнью, он стонал и дергался во сне. Аккуратно, чтобы не разбудить, я стянул спутанные льняные полотнища и меховые одеяла, которыми он был укрыт. Обнаженное тело императора оказалось истощенным и покрытым рубцами от самобичевания и язвами от ношения власяницы, некоторые из них гноились. Очевидно, император, как и все, был напуган приближением тысячелетия, оттого умерщвлял свою плоть. Вероятно, из-за этого он и заболел, после чего лекари кровопусканиями ослабили его еще сильнее.

Поцарапав кончик пальца, я пропихнул его в рот спящему. Спустя мгновение, не просыпаясь, он принялся сосать мою кровь, словно младенец - молоко матери. Отдав ему достаточно, чтобы сделать большой глоток, я ускользнул.

В следующую полночь он был уже не так бледен и спал более спокойно, а гнойные раны начали затягиваться. Неестественная сила в моей крови лечила императора, и в третью ночь он выглядел совсем здоровым, но я всё равно дал ему третий глоток. Мне нужно было подчинить его своей воле.

Затем я наклонился к его уху и принялся нашептывать. Император не запомнит услышанное, но выполнит, когда придет время. Мучаясь от боли и усталости, но довольный собой, я удалился.

В прихожей меня ждал бронзовый человек. Автоматон был выше и шире любого смертного, а его черты представляли собой радикальное упрощение человеческой внешности. Его голову украсили глазами и ушами, но у него не было ни волос, ни носа, ни рта, ни шеи, ни сосков, ни ногтей, ни пупка, ни гениталий. Блестящие части тела автоматона были соединены шарнирами, от которых воняло оливковым маслом.

До меня доходили байки о том, что папа римский Сильвестр своей магией оживил металлическую статую, но при предыдущих посещениях крепости я с ней не сталкивался. От неожиданности я замер, и автоматон бросился на меня. Он не скрипел и не лязгал, как того можно было ожидать, а двигался бесшумно, словно привидение. Обхватив меня так, что мои руки оказались прижаты к бокам, автоматон начал сжимать свои объятья.

Я сразу понял, что он достаточно силен, чтобы раздавить мой торс и сломать позвоночник. Такие жестокие увечья меня бы не убили, но сделали бессильным, и тогда автоматон смог бы неспеша разорвать меня на части. Я ударил его головой в лицо, оставив вмятину, но мой враг не дрогнул и сдавил еще сильнее. Ничего не видя от боли, я принялся колотить автоматона головой и ногами, и что-то треснуло. Моя правая рука оказалась на свободе, хоть и была охвачена болью, и сгибалась не в тех местах. Каким-то образом, впав в безумие, мне удалось вырвать руку из хватки автоматона единственным возможным способом - сломав ее. 

Усилием воли я направил кровь в пораженную конечность, и раздробленные кости срослись, подарив мне новую вспышку боли. Я принялся бить автоматон кулаком по голове. Сперва мои удары, казалось, не наносили врагу никакого вреда, но затем полированный череп из желтого металла слетел с плеч и автоматон рухнул с отвратительным лязгом, придавив меня своим весом.

С немалым усилием я выполз из-под поверженного врага. Мне отчаянно хотелось посидеть и отдохнуть, но я не хотел рисковать. Кто-нибудь наверняка слышал шум и придет выяснить, что случилось. Собрав остатки сил, я закутался в тени и захромал прочь.

Возвращаясь в катакомбы, я размышлял о произошедшем. Видимо, Сильвестр как-то узнал, что я бываю в спальне императора, и отправил бронзового человека поймать меня. Но почему автоматон подстерегал меня на выходе, а не на входе? Возможно, папа-колдун понял, чем я занимаюсь. Возможно, он хотел, чтобы Оттон получил последнюю порцию моей полезной крови, но у меня не было возможности воспользоваться верностью моего новоиспеченного раба.

Неприятно было думать, что смертный, пусть и маг, способен так легко раскрыть замысел каинита. Но были и другие мысли, более важные. Я смог трижды проникнуть в замок и выжить, чтобы рассказать об этом - теперь пришло время для кульминации моего плана.

Назавтра был день святого Симеона, и в ночь после праздника я повел своих товарищей-вампиров в город. Их было всего около десятка, но большинство, как и я, умели разговаривать с животными, потому к нам присоединились огромные крысы, пауки, муравьи, блохи, ящерицы и змеи - питомцы, которых мы, носферату, откармливали своей кровью до неестественных размеров. Я надеялся, что наличие этих чудовищ в наших рядах сделает нас убедительно похожими на адское воинство.

Я украл величественного черного боевого коня из дворянской конюшни. Коню не понравились ни я, ни мои товарищи, что было вполне разумно, но я своими способностями смог подчинить животное. Затем я замаскировал свою внешность иллюзией. Каждый раз, когда я проделывал этот трюк ранее, я изображал из себя смертного. Однако в этот раз я попытался стать еще большим чудовищем, чем на самом деле.

Я придал себе облик алебастровой статуи Аполлона, которую видел на форуме Августа - широкая грудь героя, идеальные черты лица. Однако никому не суждено было спутать меня с богом или серафимом. Из моего лба выросли длинные причудливо закрученные рога, а глаза мои стали шарами алого пламени. Из лопаток выросли огромные черные крылья летучей мыши. Моя спатула превратилась в полутораметровый меч, клинок которого охватил потрескивающее адское пламя, а кольчуга моя была раскалена докрасна. Ниже пояса я был обнажен, чтобы лучше было видно, что у меня волосатые козлиные ноги и раздвоенные копыта сатира. Проще говоря, я стал похож на самого Сатану или, по крайней мере, одного из его наиболее впечатляющих подручных.

Когда я закончил с маскировкой, мы с товарищами начали наше буйство. Некоторые из носферату на какое-то время оказались во власти вампирской жажды и потому убивали случайных смертных. Огромные животные были взбудоражены нашей невероятной процессией, и некоторые из них, почуяв кровь, забыли о наших командах и тоже убивали. Но в целом всё шло по плану, и мы гнали людей перед собой, выкрикивая жуткие вести о том, что в этот раз в Рим действительно явились дьяволы.

Чтобы посеять как можно больше ужаса, мы пошли длинным путем и лишь далеко за полночь добрались до площади Святого Петра. Как я и надеялся, площадь перед базиликой была заполнена людьми, которые молили Господа и церковь о спасении. При нашем появлении они закричали и принялись жаться к высоким серым овальным стенам, давя и топча друг друга. Мы же, носферату, ревели, выкрикивали что-то нечленораздельное и принимали угрожающие позы.

Затем ворота двора святого Дамаса распахнулись и согласно моим указаниям навстречу нам выехал Оттон верхом на белоснежном боевом коне. На лице императора не было и следа страха, лишь спокойствие и решимость. Вместо шлема его голову украшала диадема Карла Великого, а на руках не было перчаток, чтобы все видели золотое кольцо, надетое Сильвестром на палец императора в день коронации. С плеч его ниспадал сверкающий плащ цвета императорского пурпура с позолотой.

Толпа перестала кричать и визжать. Люди смотрели на императора с отчаянной надеждой, и им внезапно стало неважно, что он иноземец. Он был их монархом, должным образом помазанным церковью и чудесным образом победившим болезнь, чтобы защитить людей в их самый темный час. Пусть ненадолго, лишь на сегодня, народ полюбил своего императора.

Люди реагировали именно так, как я надеялся, и мне хотелось бы радоваться, но меня слишком тревожило копье в руке Оттона. Для меня оно горело серебряным светом, который причинял боль.

Я сам был виноват в том, что Оттон принес это злосчастное оружие. Это я приказал ему принести знаки императорской власти, чтобы выглядеть как можно более впечатляюще и царственно, вот он и вооружился священным копьем Dominica Hasta. То было не римское, а саксонское сокровище, потому я про него и забыл. С этим оружием в руках Константин свергнул Максенция, из-за чего язычество было вытеснено христианством, а еще говорили, что в копье есть один из гвоздей, которыми Спаситель был прибит к кресту. В любом случае оно было священной реликвией, смертельной для таких существ, как я.

Один из товарищей шепнул мне, что пора уходить, и я хотел уйти, но всё равно стоял на своем. Возможно, я попросту не ценил свое чудовищное существование или чувствовал, что зашел слишком далеко и причинил товарищам слишком много неудобств, чтобы теперь просто поджать хвост.

Отто выкрикивал гневные, но благочестивые слова - речь, которую я сочинил для него. Он вызывал меня на дуэль, чтобы решить, кто будет владеть городом: Господь или Вельзевул. Хоть голова моя кружилась от страха, я смог принять вызов с насмешливым высокомерием, подобающим архидемону. Смертный поднял копье, и мы пришпорили коней.

Оттону было приказано драться в полную силу - я боялся, что в ином случае он будет двигаться будто в трансе и всем станет ясно, что наш бой - мошенничество. Император действительно попытался бы меня уничтожить, что вносило в мой план неизбежный риск. Однако с учетом моих вампирских сил и навыка обращения с мечом его шансы обезглавить или искалечить меня были ничтожны. Я планировал после достаточно зрелищной схватки получить незначительную рану, но притвориться, что ранен смертельно. Затем я бы выпал из седла и скрылся в тени, а смертные решили бы, что я погиб, а тело мое растаяло.

Присутствие Dominica Hasta всё меняло. Было маловероятно (но всё же возможно), что меня убьет любой порез от этого копья, но даже находиться рядом с ним было невыносимо. Его сияние почти ослепило меня, все конечности болели, в голове бушевала паника. Я отчаянно хотел сбежать, потому снова и снова повторял себе, что Рим, Юдифь и Сара нуждаются во мне и неважно, выживу ли я, но их нужно спасти.

Одновременно с этим я управлял скакуном, уворачивался и парировал удары копья и наносил опасные на вид, но безвредные удары мечом. К счастью, даже ничего не видя, я вряд ли смог бы случайно ранить Оттона, ведь мой меч был на полметра короче, чем казалось.

Мне как-то удалось продержаться несколько минут, но затем копье лишило меня остатков силы. Щурясь от сияния, что испускало священное оружие, я натянул вожжи своего коня и открылся, давай Оттону возможность ударить. Он ударил.

Я попытался оказаться на самом пределе досягаемости копья, а в последний момент еще и дернуться, чтобы удар получился поверхностным. Но либо я неправильно рассчитал расстояние, либо был слишком вялым и двигался слишком медленно - наконечник копья вонзился мне между ребер.

Всё мое тело оказалось охвачено агонией - наверняка то же самое чувствовал Октавиан, когда горел. Боль была так сильна, что я не мог даже кричать, как не мог и поддерживать свой иллюзорный облик. На глазах у толпы крылатый паладин ада превратился в чудовище поскромнее. Я свалился с коня и шлепнулся оземь, копье вышло из моего тела.

Боль слегка утихла, и я попытался стать невидимым, но моя сила еще не вернулась. Надо мной горело ослепительное сияние: Оттон спешился и занес копье для очередного удара.

Я пытался крикнуть, что я его хозяин. Пытался приказать отпустить меня и забыть о моем идиотском плане. Но слова не успели покинуть рот, а копье уже вонзилось в мое сердце.

В этот раз боль была так ужасна, что во всем мире для меня не осталось ничего кроме нее. Я не слышал ликующих смертных, не видел, как отступали мои товарищи-носферату, и не чувствовал, как осторожные руки подняли меня и отнесли в Ватикан. Но даже если бы почувствовал, то ничего бы не сделал. Мне хотелось лишь одного - чтобы Dominica Hasta завершила начатое и положила конец моим мукам.

Я был уверен, что так оно и будет, ведь я чувствовал, как меня сжигает священное пламя. Но спустя какое-то время - мне казалось, что прошли эоны лет - кто-то всем весом навалился мне на грудь, а еще кто-то, кряхтя и напрягаясь, с трудом выдернул копье.

Когда ко мне вернулась способность фокусировать взгляд, я понял, что лежу на койке в одном из домов призрения. Это было хорошо - если бы меня в таком состоянии отнесли в одну из церквей, аура святости могла бы меня добить. Длинная темная комната пропахла болезнью, гноем и мокротой, но другие койки были не заняты - кроме меня здесь присутствовали лишь трое мужчин. Двое - монахи в одеяниях бенедиктинцев - торопливо пятились подальше от меня, а третий, высокий и худощавый, изучал меня издалека. Он был в такой же подпоясанной веревкой рясе, как и те двое, но скрывал лицо под капюшоном. Когда я со стоном сел, он непроизвольно выставил руки вперед, будто защищаясь. При этом длинные рукава его рясы перестали скрывать кисти рук, и я заметил на одном из пальцев кольцо с рубином, который церковным протоколом был закреплен за папой римским.

- Всё в порядке, ваше святейшество, - прохрипел я. - Сейчас у меня нет сил, чтобы вам навредить, даже если бы я хотел.

- Я должен похвалить тебя, - тихо произнес Сильвестр. - Это было умно. Народ обезумел в ожидании Армагеддона, и ты дал им его - не конец света, но торжественную битву добра и зла. Их защитник чудесным образом одержал победу и спас их из пасти ада. Молюсь, чтобы это представление принесло тот катарсис, на который ты надеялся, и очистило людей от страха.

- Аминь, - сказал я. - Что ты намерен сделать со мной?

- Ты добровольно подставился под Dominica Hasta, - констатировал Сильвестр. - Ты хочешь умереть?

- Еще нет, - ответил я. - Честно сказать, копья я не ожидал.

Сильвестр улыбнулся, как будто я сказал что-то смешное.

- В таком случае вон та дверь, - он указал рукой, - ведет в сад. Иди на восток и найдешь подземный проход, незапертый и неохраняемый.

Так вот почему он скрывал лицо. Для наместника Христа было недопустимо попасться людям на глаза, освобождая кого-то из ночного народа, чтобы тот продолжал охотиться на смертных.

Я поспешно поковылял в указанную сторону, пока папа не успел пожалеть о своем милосердии.

В последующие месяцы люди по-прежнему были одержимы приближением тысячелетия, но стали менее истеричными - возможно, то был результат моих усилий, хотя узнать наверняка было невозможно. Как бы то ни было, Рим продержался до 31 декабря, и в полночь в городе воцарилась тишина. Когда колокола собора Святого Петра возвестили об окончании года, многие смертные попросту упали замертво от ужаса, а вампиры стонали и тряслись в своих логовах.

Но земля не разверзлась, чтобы поглотить нас, и огненный дождь не пролился с небес, и вскоре все колокола в городе начали звонить, знаменуя выживание мира. Люди плакали, смеялись, обнимались и танцевали на улицах.

Еще несколько лет после этого я присматривал за Юдифью и Сарой, но на глаза показывался лишь девочке. Как-то раз мне пришлось оборонять всех евреев от очередного погрома, и так родилась легенда о горбатом чудище с силой Самсона, которое встает на защиту гетто в час нужды.

В 1015 году Сара вышла замуж, а в следующем году родила дочь. Наверное, оно к лучшему, что младенец родился без крыльев, но мне было жаль.