Под катом - перевод рассказа The Voice of the Hummingbird за авторством С.Е. Сомтоу из сборника Strange City.
Уицилопочтли - бог-колибри - повелел нам прекратить скитаться в пустыне, перестать быть нищими и наивными, а вместо этого отправиться в путь к изобильному центру мира и объявить тамошние озера и леса своими. Мы должны были править всеми народами, и нам была уготована великая и славная судьба. Мы заключили с богом особый завет, и он указывал нам, что делать. И тем, кто не разделял с нами этот завет, воля бога нашего казалась жестокой и безжалостной, и лишь мы могли увидеть высшую цель. Лишь нам одним было поручено хранить знание о тайном замысле вселенной.
Бог-колибри повелел мне услышать его голос и донести его послание до моего народа. Я должен был привести их из пустыни в место, где они построят величайший из всех городов, и будет он расположен в центре мира, как бирюза в золотом венце. И я говорил, и люди повиновались, и мы закрепили наш завет своей кровью и кровью бесчисленных побежденных. Все было так, как должно быть. Наш народ был избран.
Позже я узнал о том, что есть и другие народы, не менее гордые и также уверенные в своей праведности и в том, что лишь тайные знания их племени спасут вселенную. К востоку от нас, за океаном, был даже народ, чей бог приказал им пересечь пустыню, заключить завет и построить великий храм. Мексика не была уникальной, она оказалась лишь повторяющимся узором на колесе истории, и таких колес было много.
Хотя у нас не было колес. Но, думаю, вы простите мне эту метафору после стольких столетий. Ведь я впервые увидел колесо уже после того, как завет утратил силу, и было это в Сан-Франциско.
А о других избранных народах мне рассказала Джулия Эпштейн.
Из моего существования выпало около пяти веков. Я помню, как горели улицы Теночтитлана, звезды падали с небес, а закованные в металл чудовища, именуемые испанцами, разнесли на части наш мир. И сразу после этого я оказался в стеклянном ящике, став экспонатом в музее Сан-Франциско, а какой-то нахальный юнец указывал на меня пальцем.
Я знал, что мой сон может быть долгим - сто или даже двести лет. Случалось такое, что я добровольно отправлялся в спячку. Так я проспал всю войну с уаштеками - она была скучной, ведь они ничем не отличались от животных. Но сейчас у меня не было чувства, что я спал. Мысли не путались, и не было ощущения падения в бездонную пропасть.
В комнате было мрачно - она имитировала высеченную в камне камеру, в которой меня нашли. Сюда не проникал дневной свет, а факелы светили, но не горели - это был искусственный холодный свет.
Я лежал под стеклом и отходил от сна без сновидений, не в силах пошевелить даже ресницами, но уже понял, что мир стал гораздо более странным, чем я мог представить. Юнец, глазевший на меня, был полукровкой: широкий нос и темная кожа выдавали в нем мексиканца, но в нем было также и что-то от чудовищ из-за моря. На его голове не было волос, кроме неестественно высокого гребня, окрашенного в цвета перьев квезаля. Его одежда была сделана из шкур животных, но была черной и начищенной до блеска. В ушах он носил серьги, как и подобает человеку, но этими серьгами были перевернутые серебряные распятья, на которых был казнен бог чудовищ. Они называли его Исусхристос, но на самом деле это был Шипе-Тотек - бог со снятой кожей. Я знал это, потому что бог-колибри рассказал мне это во сне.
Он окликнул своего товарища, чьи волосы были цвета свежей крови, а в щеке красовался серебряный шип. Не все слова были мне понятны и акцент был странный, но язык я узнал, ведь это было наречие чудовищ, которое я изучил. У этого наречия было два диалекта: люди, облаченные в черные одежды, говорили на испанском, а их враги - на английском. Сквозь стекло я услышал английскую речь.
- Слышь, чувак, тут написано, что он сдох пятьсот лет назад.
- Ага, его нашли под фундаментом небоскреба после землетрясения. В камне была полость, там был вакуум, вот он и сохранился так хорошо.
- Точняк, по телеку показывали.
- Слышь! Он шевелится!
- Ну-ну.
Пятьсот лет? Но это невозможно! Бог-колибри лично говорил мне, что мир вскоре погибнет в крови и огне. Как он мог протянуть еще пятьсот лет? Хотя, возможно, конец света уже наступил.
Это объяснило бы, почему все вокруг было таким странным. Даже воздух пах странно. Даже кровь в жилах двух юнцов источала странный аромат, словно была насыщена коноплей и кокой.
Юнец с красными волосами запротестовал:
- Не-не-не! Сам глянь, он глазами шевелит.
- Не надо было тебе упарываться на концерте The Cure. Тебя до сих пор кроет.
Я повернул голову.
- Господи Иисусе! - завопили оба.
Что ж, конец мира случился. Время Уицилопочтли завершилось, и мои воспоминания меня не обманывают: случился огненный апокалипсис, взошло Пятое солнце и к власти пришел новый бог - распятый бог Исусхристос, к которому взывают эти юнцы.
Меня охватило отчаяние. Я не должен был быть здесь. За что я был оставлен в живых? Я должен был погибнуть вместе с Теночтитланом, вместе с его пирамидами и храмами, вместе с дворцами моего народа. Неужели боги не могли быть внимательнее? Впрочем, это было как раз в их духе: возложить исполнение великих замыслов на несовершенных смертных. Я был в ярости. Мое сердце дрогнуло, пытаясь развеять мою многовековую неподвижность. Мой гнев подпитывал меня. Моя сгустившаяся кровь стала жиже и потекла по моим жилам, словно магма по туннелям Попокатепетля. Извержение было неизбежно.
Я услышал звон разбитого стекла, а запахи странного нового мира хлынули на меня со всей силой. А затем пришел голод, и я был бессилен перед ним, словно мышь перед совой. Стекло больше не приглушало звуки, и я слышал биение юных сердец, а запах их крови был кислым и резким. Я схватил существо с волосами цвета перьев квезаля за руку, а второй юнец закричал и кинулся бежать. Силой своего взора я обездвижил жертву и наполнил ее уверенностью в смерти, а затем подтащил поближе и насытился.
Я не знаю, сколько мы пролежали так, сплетенные в смертельных объятьях. Его кровь несла в себе силу молодости, которую я проглотил, вдохнул и впитал порами кожи. На какое-то мимолетное мгновение я вспомнил холодные ночи пустыни, полные запретных свиданий. Я вспомнил обжигающий изгиб бедра юной девы и аромат ее лобковых волос. Я вспомнил времена, когда мой бог позвал меня, когда я был смертным и только-только стал мужчиной.
Наконец я понял, что полностью его осушил. Я отпустил его, и он грохнулся на начищенный пол, словно терракотовая кукла. Лишь тогда я услышал громкий лязгающий звук, увидел вспышки красного света и людей в странной синей одежде, которые размахивали мушкетами странной гладкой формы, окружая пьедестал, на котором я лежал. Сбежавший юнец стоял под аркой и что-то лепетал, дрожа и указывая на меня и на высушенный труп своего друга.
И тут я понял, что было бы разумнее притворяться мертвым подольше.
Я пришел в себя в другой комнате, где было множество книг в кожаных обложках, которые так любили чудовища в черных одеждах. Комнату освещали свечи, а я сидел на деревянном стуле и не мог пошевелиться - меня связали металлическими веревками и увешали замками, словно испанский сундук с золотом. За огромным столом, уставленным сокровищами моего народа, черепами с инкрустацией, нефритовыми статуэтками и чашами для крови, сидела женщина.
Она была из рода чудовищ, но я бы не назвал ее некрасивой. Раньше я не видел женщин их рода, ведь чудовища не привезли их с собой - возможно, именно поэтому они были такими яростными. У женщины был острый нос, а ее каштановые волосы были длинными. К моему удивлению она заговорила со мной на языке науатль - языке народа Мексики.
- Меня зовут Джулия Эпштейн, - произнесла она. - Я - куратор латиноамериканской выставки. Не хочешь ли крови?
- Благодарю, я сыт, - ответил я.
- Тогда не хочешь ли ты сообщить мне, что тут происходит? Не каждый день экспонат восстает и нападает на посетителей музея. Кто ты?
- Мне не подобает сообщать тебе свое имя, чудовище.
Она рассмеялась:
- Чудовище? Я слышала о том, что ацтеки считали испанцев едиными с их лошадьми и потому называли их чудовищами, но те времена давно прошли. Теперь мы ездим на автомобилях. Не бойся назвать мне свое имя - это не даст мне никакой власти над тобой. Ты можешь доверять мне: я убедила копов в том, что у того панка просто был наркотрип. Теперь этот бедняга под стражей, и ему предъявят обвинение в убийстве.
- Что ж, - произнес я, - меня зовут Несауалькойотль.
Джулия Эпштейн нахмурилась:
- Ну а я тогда - Санта-Клаус. Ты что, всерьез называешь себя Несауалькойотлем, потомком верховных богов Теотиуакана, величайшим поэтом, музыкантом и пророком народа ацтеков, их первым царем и тем, кто помнит правление Монтесумы и прибытие конкистадоров в Мексику?
- Ты многое знаешь, - ответил я.
- Действительно, почему бы и нет? Поверить в это не сложнее, чем в то, что отлично сохранившаяся мумия, лучший экспонат моего музея, восстала, нападает на панков и пьет их кровь. А ведь я тебя своими руками откопала.
- Значит, это тебе я должен быть благодарен за то, что снова живу.
- Я бы не назвала это жизнью.
- Почему?
- Потому что ты вампир.
- Мне незнакомо это слово.
- Вот только не надо мне лапшу на уши вешать. Я все про вас знаю. Мне никто не верит, но я много чего раскопала. Ну в смысле не по работе, а про вампиров. В этом городе их много - я это знаю, и у меня куча доказательств: газетные вырезки, фотографии, полицейские протоколы. Пыталась продать это в Enquirer, но они заявили, что это неубедительно. Представляешь? Это мне заявили журналюги, которые пишут о том, что Клинтона поддерживают пришельцы, и о четырехголовом ребенке! Но я знаю, в чем дело: они просто обо всем узнали. Они повсюду - главным образом, в больших городах, но даже в самых мелких городках есть один-два вампира. И они везде запустили свои лапы: вспомни все самые страшные слухи о мафии, ЦРУ и иллюминатах, а теперь представь все это вместе. Они узнали обо мне и поставили крест на моем расследовании! Думаешь, я сошла с ума? Добро пожаловать в мир науки!
- Но что такое вампир? - спросил я. Меня вновь охватывал голод. Обычно всей крови молодого мужчины мне хватало на несколько дней, но я не питался очень давно. Моя кожа была похожа на бумагу, и мне нужно было питаться, чтобы вновь восстановить подобие жизни.
- Вот ты - вампир, - ответила Джулия. - Ты пьешь кровь и живешь долго-долго. Ты - дитя теней и создание ночи.
- Верно. Но... ты говоришь, что есть и другие?
- А ты считаешь, что их нет?
- Был один.
Мне было больно вспоминать о своем молодом протеже, который предал императора Монтесуму и отдал его чудовищам. Люди в черных одеждах называли его Гортатором, что на их языке означало того, кто отбивает на барабане ритм для гребцов на галерах. И у него был барабан, который он у меня украл - барабан, обтянутый кожей самого Шипе-Тотека. Я думал, что он станет моим преемником, а он сокрушил мой мир.
- Сперва был бог, и он призвал меня к себе на службу. Я раздумывал над тем, чтобы передать силу другому, но...
- Тут ты ошибаешься, дружок, - заявила Джулия. - Вас таких много, и вы повсюду запустили свои щупальца. Вы в Конгрессе, в ООН и в сраном Белом доме - и никто об этом не знает. Но ты не бойся, я никому о тебе не расскажу. Мне выставили параноидную шизофрению, так что мне все равно никто не поверит.
- И даже среди белых людей есть такие, как я? - мне трудно было поверить в это.
- Новый свет до 1453 г. был изолирован от остального мира. Возможно, ты тогда там был один. Возможно, твой бог прошел по Беринговому перешейку и хранил свою тайну целых двадцать тысяч лет. Возможно, он и сам забыл о том, что существует целая раса таких, как он. Возможно, спустя тысячелетия ему стало одиноко или понадобился новый подручный, вот он и создал тебя. Ты, Несауалькойотль, владел целым континентом и ничего не знал о традициях, обычаях и законах своих сородичей. Ты им не понравишься.
- Думаю, мне надо выпить.
Джулия Эпштейн поднялась, подошла к белому шкафу и открыла его. Оттуда потянуло холодом, будто в шкафу была заперта сама зима. Она вынула оттуда бурдюк с кровью, и этот бурдюк был сделан из прозрачной кожи.
- Это моя кровь, - сказала она. - У меня редкая группа крови, вот я и делала сама для себя запасы на случай экстренного переливания. Да-да, снова симптомы паранойи.
Она кинула бурдюк мне, и я вонзил свои зубы в искусственную кожу. Кровь была вкусной, немного приторной и очень холодной. Я вспомнил, как в детстве любил снег, приправленный соком ягод, который торговцы приносили с гор. Я смаковал ностальгию. Уже дважды за сегодня меня догнали воспоминания о далеком прошлом еще до моего преображения. Это странно.
Сама же Джулия налила себе кофе из металлического горшка и добавила в него белый-белый сахар. Она откинула назад волосы, и я был изумлен тем, как нескромно она на меня смотрела. Поистине у моего бога больше не было силы в этом мире, иначе она бы дрожала от благоговения. От нее пахло влечением - эта женщина хотела меня! Ни одна из ацтекских женщин не посмела бы даже помыслить о близости с тем, кто говорит с богами.
- Я нужна тебе, - произнесла она. - Ты проспал пятьсот лет и теперь оказался в мире, где полно твоих сородичей, и они режут друг другу глотки, у них странная иерархия, междусобная политика, стычки за власть и контроль. Пока ты спал, случилось массовое переселение. В Новом свете им лучше - меньше предрассудков, американская мечта и все такое, ну и добыча здесь беспечнее, чем в Валахии. Сложно охотиться там, где все верят в вампиров.
- Что? Люди не отдают свою кровь добровольно? - осознать это оказалось сложнее всего. Разве не было обязанностью людей свободно отдавать свою плоть и кровь, чтобы их боги могли жить? Разве кровь не была жизненной силой, которая удерживала солнце и звезды на своем пути?
- Добровольно? - переспросила Джулия. - Тебе многому нужно научиться.
- Ты мне поможешь.
Она улыбнулась:
- Конечно. Но только в том случае, если ты поможешь мне.
- Как?
- Расскажи мне все о себе.
Она освободила меня, и я рассказал ей о приходе белых людей и о предательстве Гортатора. А она рассказала мне о своем народе, который когда-то кочевал, пересек пустыню и нашел землю, где текут молоко и мед. Они заключили завет с великим и ужасным богом, который говорил с ними посредством ветра и огня.
И тут я понял, насколько велика земля, и что мой народ был лишь одним из многих, которые возвышались и падали, и что даже человечество не всегда было венцом творения. Мир появился из холодной пыли космоса и однажды вновь обратится в пыль.
И я полюбил ее, и это было странно, ведь наш вид не испытывает любви так, как испытывают ее смертные.
Человек, которого нарекли Гортатором, принадлежал мне. Я заполучил его во время цветочных войн, которые проводились в те годы, когда обычные войны не давали достаточно пленных, чтобы приносить их в жертву богам.
В тот года война проходила на равнине неподалеку от города. Сам Монтесума пришел посмотреть. На холме, откуда открывался вид на поле боя, он и вражеский правитель Коскатль трапезничали тортильями с мясом игуаны, тушеном в соусе из тертых бобов какао, который чудовища называли шоколадом. На правах вестника бога я возвышался над Монтесумой на сиденье, выстланном шкурами ягуаров и украшенном перьями. Это был приятный вечер: придворные глотали свой ужин, а я прихлебывал из освященной ониксовой чаши кровь юной девы из племени майя, которую принесли в жертву утром. Естественно, кровь была охлаждена снегом со склонов вулкана.
- Все плохо, - заявил правитель. - Команда ягуаров взяла всего сотню пленных, а команда квезалей - и того меньше.
Единственным оружием в этой войне были цветочные жезлы, и после касания жезлом солдат отправлялся в лагерь для жертв. Быть принесенным в жертву - великая честь, и полчища молодых людей, блестящих от масла и готовых встретить свою судьбу, были прекрасны.
- Они как будто не рады, ваше величество, - ответил я.
- Это так, - мрачно произнес правитель. - Но почему?
Я постарался ответить вежливо:
- Возможно, это как-то связано с чудовищами из-за моря.
- Им бы стоило охотнее приносить себя в жертву, раз уж империи грозит опасность.
- Ваше величество, чудовища подстрекают к неповиновению. Я только что был в тюрьме, где допрашивали человека в черной одежде - это какой-то верховный жрец. Он говорит, что наши жертвоприношения - невежественное суеверие и что солнце будет вставать каждое утро и без них. Он постоянно твердит об Исусхристосе - это, кажется, их Шипе-Тотек.
- Не говори плохо о чудовищах. Прошлой ночью мне приснилось, что Пернатый Змей вернулся и вновь стал править.
Он говорил о Кецалькоатле - боге-короле, который покинул нас пятьсот лет назад, но поклялся вернуться.
- Кецалькоатль не вернется, ваше величество.
- Откуда тебе знать? Разве я не император? Разве мои сны - не пророчества?
- Вы видели его во сне, ваше величество, а я был его другом.
Кецалькоатль проиграл пари и потерял свою землю. Потому и отправился на другой берег океана, чтобы обрести там новое царство. Естественно, это не вошло в наши мифы.
- Таковы твои слова, Несауалькойотль. Ты говоришь, что тебе тысяча лет и что ты лично вывел наш народ из пустыни. Крестьяне верят в это, Несауалькойотль, но я - современный король. Я понимаю, что ты часто говоришь иносказательно, чтобы подчеркнуть величие богов. Нет-нет, я не виню тебя, я и сам владею искусством пропаганды. Я лишь говорю о том, что нельзя верить...
Я не стал спорить с ним и молча допил кровь.
- Кстати, нам не помешает немного пропаганды, Несауалькойотль. Почему бы тебе не спуститься туда и не возглавить ягуаров? Дай им немного религиозного рвения. Взбодри их.
- Я уже стар, ваше величество.
- Пустяки. Стража, выдайте ему цветочный жезл.
Я вздохнул, взял жезл и спустился с холма.
Война шла так, как и должна была идти. Увидев меня, члены команды ягуаров освободили мне место. Я произнес краткую и шаблонную речь о космических циклах, а затем настало время для атаки. Раздался бой барабанов из человеческой кожи, зазвучали флейты и цимбалы, музыканты затянули песню о пришествии Уицилопочтли в Мексику. Армии помчались навстречу друг другу, распевая песнь войны, каждый солдат наметил себе жертву.
Побежал и я, но без сверхъестественной быстроты. Я бежал как человек, шлепая по земле босыми ногами. Над нами свистели выпущенные из атлатлей копья и стрелы с наконечниками из цветов.
Армии столкнулись. Я подыскивал подходящего пленника, чтобы вознести почести богам, и увидел в дальней шеренге молодого врага - скорее мальчика, чем мужчину - с идеальной мускулатурой и испуганным взором. Он не желал погибать в честь богов! Я растолкал три пары противников и выскочил перед мальчиком, который спрятался за деревом.
- Я - твоя смерть, - произнес я. - Сдавайся в честь богов.
Я коснулся его цветочным жезлом. Он схватился за него и посмотрел на меня с вызовом в глазах.
- Не буду, - заявил он.
Я понял, что он наслушался проповедей чудовищ, и во мне закипела ярость. Я сказал ему:
- Зачем ты слушаешь их? Неужели ты не видишь, что они - просто люди? Они истекают кровью и умирают, как и все.
Но он кинулся бежать со скоростью, которая меня удивила. Он перепрыгивал через кусты, уворачивался от воинов и мчался в сторону кукурузного поля, граничившего с полем боя. Я мог бы отпустить его, ведь такое презренное существо недостойно быть принесено в жертву богу-колибри, но ярость моя не позволила мне стоять на месте. Я призвал силу ягуара и быстроту кролика и догнал его. Он обернулся, увидел меня и понял, что я не отстану.
Я учуял его ужас - совершенно естественный ужас. Но я не чуял радости, также естественной для того, кто хочет умереть, чтобы солнце могло жить. Он недостоин был называться человеком, ибо лишь животное страшится смерти и не чувствует при этом восторга. Я схватил его с намерением убить. Он сопротивлялся, но я силою своей прижал его к земле посреди кукурузы. Сейчас лишь боги видели и слышали нас.
- Я не пойду с тобой, - заявил он. - Убей меня сейчас, ибо я не хочу кормить собою богов, которые даже не существуют.
- Не существуют?!
Меня обуял гнев, и я начал душить его. Запах его страха опьянял. Его жилы пульсировали под моими пальцами, и я захотел выпить его. Я знал, что его кровь была чиста, в ней не было ни алкоголя, ни коки - но я пока не мог убить его.
- Как долго ты среди чудовищ?
- Три года.
Я понял, что он ценен. Он знал язык чужестранцев и их пути, и я не мог убить его, пока он все не расскажет. Он мог стать секретным оружием и помочь мне предотвратить конец света. Но голод мой нужно было утолить, потому я ногтем порезал его руку и отпил несколько капель.
Ах если бы я прислушивался к голосу колибри! Но мне хотелось остановить колесо судьбы, и я был слишком молод - всего тысяча лет - чтобы понять, что время остановить невозможно.
- Кто ты? - спросил я.
- Не знаю. У меня даже имени нет - я его забыл. Испанцы назвали меня Гортатором за то, что я бил в барабан на одной из их галер. Я даже побывал в Испании - в той ее части, которая называется Кубой.
- Почему ты сейчас не с ними?
- Пираты, о жрец. Я смог сбежать, всех остальных перебили.
- Чудовище по имени Кортес, которого император считает богом Кецалькоатлем, вернулось для того, чтобы забрать свое наследство?
- Я ничего не знаю о нем. Чудовищ много - десятки народов, десятки языков. Все они явились сюда, потому что хотят золота.
Я рассмеялся. Что такого в золоте, чтобы ради него переплывать океан на островах из дерева?
- Золото - их бог?
- Нет, господин. Они поклоняются Шипе-Тотеку, которого называют Исусхристосом.
Когда я отвел пленника в лагерь, было уже поздно. Монтесума скучал, а Коскатль злился из-за того, что проиграл войну, хотя вряд ли для него было разумно побеждать своего суверена. Когда я подошел, оба правителя зааплодировали и велели мне присоединиться к их трапезе, а вкушали они жаркое из бедра.
- Прекрасное мясо, - сказал мне император. - Впрочем, она и в постели была хороша.
- Вы оказали ей великую честь, господин, осеменив ее, принеся в жертву и употребив в пищу - и все это лично.
- Это идея императрицы - девица начала наглеть. А это кто? На вид - силач. Я и не знал, что ты раздобыл такой образчик.
Он поискал глазами свой обсидиановый нож: когда императору кто-то особенно нравился, он приносил его в жертву на месте. Нужно было быстрее соображать, чтобы защитить свой источник сведений.
- Ваше величество, - сказал я, - бог сообщил мне, что этот человек станет следующим Безупречным дитя.
- Жаль, - разочарованно протянул император. - Тогда подождем большой церемонии.
Гортатору он сказал:
- Ты везунчик. Ты получишь лучшую пищу, выпивку и женщин, включая четырех священных невест. Через год тебя принесут в жертву, но до тех пор тебе будут поклоняться как богу. Даже я склонюсь перед тобой, но у тебя не должно быть мыслей о власти.
- Да, господин, - произнес Гортатор.
Он явно был благодарен мне за эту отсрочку, а я подумал, что мне удастся выбить из его разума эти глупости, которые туда вложили чудовища. Года вполне достаточно, чтобы убедить его стать надлежащей жертвой.
- Ты хотел сломать его! - заявила Джулия, к тому времени уже немного пьяная. Я допивал второй бурдюк с кровью и был уже куда менее похож на труп, чем когда лежал под стеклом.
- Я заберу тебя домой, - продолжила она. - По крайней мере, до тех пор, пока ты не решишь, что будешь делать дальше. У тебя нет ни кредитки, ни номера социального страхования, ни машины - у тебя определенно будет культурный шок.
Я не понимал, о чем она говорит, но через пару часов голова у меня шла кругом. Я проехался на том, что называется электропоездом - это был металлический цилиндр, который мчался в норах под землей. Я проехался в колеснице без коня по мосту, который висел над океаном на нитках. Я увидел здания, похожие на фаллосы и устремленные в небо. И людей!
Даже в годы перенаселения Теночтитлан не был таким, как этот город. В Сан-Франциско - Джулия рассказала мне, что город назван в честь испанского бога природы - было в сто раз больше людей. Это были люди с самым разным цветом кожи и в разноцветных одеждах. Мой наряд из перьев, поножи и огромные нефритовые серьги почти не привлекали внимания. Этот народ привык ко всему странному.
Наконец мы добрались до жилища Джулии - квартиры в одном из этих высоких зданий, до которой можно было добраться с помощью маленькой камеры на шкивах, которая оказалась намного более эффективной, чем лестница. Мне были по вкусу многие удобства этого чуждого мира.
Ее жилище было маленьким и странным. У нее не было ни родителей, ни детей, ни даже слуг, а квартира была наполнена приспособлениями, облегчающими труд. И хоть квартира была немного больше, чем крестьянская хижина, в ней было куда менее уютно.
Ее сердце громко билось, в ее крови бушевали вещества, отвечающие за влечение. Она поцеловала меня, и я почувствовал вкус крови на ее потрескавшихся губах. Я оттолкнул ее:
- Осторожнее. Наши желания не совпадают. Я не чувствую страсти. По крайней мере, не так.
- Так научи меня другим страстям!
- Боюсь, тебе это не понравится.
- Да-да, опустошение, вечное одиночество и все такое. Мне плевать! Как ты не поймешь? Я всегда хотела быть вампиром, и вот один из них рядом со мной. Я историк. Я хочу видеть историю. Хочу видеть, как творится судьба человечества. Ненавижу быть простой смертной!
- Все не так, как ты себе представляешь.
Как объяснить ей, что блеклые образы детства до сих пор мучают меня своей недостижимой яркостью? Мой мир серый, и лишь кровь наполняет его цветом, да и то это лишь имитация, пробужденная давно утерянными воспоминаниями. И сейчас, через пятьсот лет после конца света, я - лишь герой трагикомедии. Как объяснить этой женщине, что пути назад нет?
Я не хотел превращать ее в подобие меня. Я так уже делал, но это не развеяло мое одиночество, а мое создание предало меня. Но эта женщина полезна, поэтому я притворюсь, что однажды она получит возможность стать бессмертной.
- Давай займемся любовью, - сказала она.
Она слегка улыбнулась, потянула меня в спальню, где повсюду были зеркала, и стала неспеша раздеваться. Ее немолодое тело, тем не менее, было упругим. Ацтекская женщина в ее возрасте была бы уже старухой с руками, уставшими от стирки и готовки. И я не был против близости с ней, тем более она менструировала.
Когда все закончилось, я лежал на кровати, а она сидела у зеркала и красила лицо. Вытянув ящик стола, она достала оттуда золотой кулон в виде распятого человека, и я понял, почему не исчез вместе с остальным миром. У меня осталось незавершенное дело.
- Откуда у тебя этот амулет?
- Ты его узнал, не так ли? - она встала, одетая лишь в этот кулон. - Боюсь, ты не первый вампир, с которым я встречалась. Вернее, я не была уверена в том, что он был вампиром, но благодаря тебе теперь знаю.
- Мне нужно найти того, кто тебе его дал.
- Я отведу тебя к нему.
Мы вновь пересекли залив на стальной колеснице, и вновь на меня нахлынули воспоминания. Чудовища казались мне безумцами - их было так мало, но они шли сквозь наши города, будто многотысячная армия. Вскоре они захватили город всего в дне пути от Теночтитлана, но в дворце Монтесумы царило странное спокойствие. Я ничего не мог понять. Каждый день я приносил в жертву нужное число жертв в нужное время. Я не сделал ничего, что могло разгневать богов.
Кроме той маленькой лжи, что я скормил своему императору. Уицилопочтли не приказывал мне славить Гортатора как Безупречное дитя. Я солгал, чтобы сохранить этого человека для себя.
Я не единожды оправдывал личные решения волей колибри. Когда веками служишь голосом бога, начинаешь считать себя его частью. Кроме того, это ведь не принесло никакого вреда. Даже если сам бог не сделал выбор, Гортатор был идеальным вариантом.
Каждый вечер я навещал его в святилище Шипе-Тотека, где четверо служанок одевали его, мыли и удовлетворяли его сексуальные потребности, ведь Безупречному дитя нельзя было выходить в город по своей воле. Он и в самом деле был безупречен - идеал мужчины-ацтека: худощавый, высокий, хорошо сложенный и красивый. Бог будет доволен, когда в назначенный день жрец заживо снимет с Дитя кожу во время ежегодной церемонии возрождения раненой земли, чтобы настала весна. У этого Безупречного дитя был лишь один изъян - он не гордился оказанной честью. Это был знак упадка.
- Я не хочу, - сказал он мне. - Я не верю в это.
Для неверующего он как-то нагло пожинал преимущества своего статуса. Одна служанка делала ему массаж, другая подносила яства, и лишь боги знали, что происходило сейчас под золоченым столом, за которым он сидел.
- В этом нет смысла. Солнце встает каждое утро и без человеческих жертв, а бог чудовищ куда сильнее Уицилопочтли, даже если колибри и был раньше могуч. Не боль меня пугает, а то, что моя смерть не будет иметь смысла.
- Это ты отравил разум нашего императора? - спросил я, ведь Монтесума явно утратил всякий интерес к будущему своей страны.
- Я Безупречное дитя, - парировал он. - Это было твоей идеей. И как ты знаешь, моими устами говорят боги.
- Но ты не слышишь богов! - возразил я. - Ты обманщик!
- А какие боги сказали тебе оставить мне жизнь, чтобы я обучил тебя путям бледнолицых?
Он знал, что я тогда солгал. Никто из ацтеков не мог бы даже заподозрить такое, но его разум был отравлен идеями чудовищ.
- Я на самом деле слышу голоса, - произнес я.
- Тогда дай и мне услышать их.
- Хорошо.
Я велел ему следовать за мной. Мы спустились под землю, потому что ему нельзя было показываться на улицах. Туннель вел глубоко вниз, под великую пирамиду Уицилопочтли. Стены его были сырыми и прохладными из-за просачивающихся сюда вод озера Теночтитлан. Гортатор остановился, чтобы полюбоваться барельефами, на которых изображена была история народа Мексики, который шел к своей земле обетованной. В камне высечены были ниши, где стояли статуи: одни были украшены свежими человеческими черепами, другие - гниющими цветами, а третьи были настолько старыми, что их невозможно было узнать - то были боги народов, захваченных и ассимилированных Мексикой. Во многих местах состояние туннеля было ужасным. Воздуха не хватало - факелы горели, но еле-еле.
Наконец, мы достигли покоев столь священных, что сюда не ступала даже нога императора Монтесумы. Охранял их бог намного древнее нашей цивилизации - Ум-Цек, бог смерти майя, чей лик-череп был высечен на камне, которым был завален вход.
Я прошептал слово из забытого языка ольмеков, и камень скользнул в сторону, открывая проход в покои. Подсвечивая себе факелом, Гортатор прочел символы на стенах и ахнул:
- Это же затерянная усыпальница Несауалькойотля, твоего тезки и первого царя ацтеков!
Я улыбнулся и поднял факел так, чтобы Гортатор мог увидеть внутреннее убранство - золотые драгоценности из древних городов, амулеты и огромный саркофаг, высеченный из цельного куска обсидиана.
- Саркофаг пуст! - ахнул он.
- Да, - ответил я. - Он пуст и будет пуст, ибо такова воля и милость Уицилопочтли, колибри-левши.
- Люди в черных одеждах рассказали мне о таких, как ты. Я не видел, чтобы ты ел что-то, кроме крови. Ты - нежить, создание дьявола! Днем ты спишь в гробу, а ночью охотишься за кровью людей.
Я рассмеялся:
- Какие глупости рассказывают эти чудовища! Хотя признаю, что порой сплю в саркофаге - он удобен и подходит для медитации.
Я показал ему сокровища, с каждым из которых была связана какая-то история или магия. Здесь были кольцо-невидимка, камень для взгляда в прошлое и большой барабан, обтянутый кожей Шипе-Тотека и боем своим пробуждающий силу стремительности.
- Потрогай его, возьми в руки. Это ведь и твоя кожа, ибо ты - Шипе-Тотек.
- Есть лишь один Шипе-Тотек, который жизнью своей искупил целый мир, был убит и воскрес на третий день.
- Я рад, что испанцы не заставили тебя забыть истину.
- Наоборот, именно они мне это рассказали. Они сказали, что лишь их Шипе-Тотек настоящий, а твой - иллюзия и порождение тьмы.
Из складок своего наряда из перьев он вынул амулет и показал мне Исусхристоса - страдающего бога, прибитого гвоздями к дереву, жестоко истерзанного и с терновником на голове.
- Хороший бог, - произнес я. - Но я не понимаю, почему ты, принимая одного бога, должен высмеивать других?
- Новые боги не так уж и сильно отличаются от старых. Люди в черных одеждах тоже приносят жертвы. Они сжигают их заживо и прилюдно, называя это «аутодафе», но сперва подвергают их жестоким пыткам...
- Это хорошо, - сказал я. - Приятно, что в них осталось что-то от цивилизованных людей.
- Я не говорил, что их бог лучше. Я лишь сказал, что он сильнее. Дай мне услышать твоих богов, Несауалькойотль.
- Мне потребуется кровь.
- Возьми мою.
Я взял свою любимую чашу для крови, изготовленную из цельного безупречного куска нефрита, и прошептал молитву. Мне не хотелось портить облик Безупречного дитя, поэтому я опустился на колени перед ним и легонько кольнул его в мошонку ногтем мизинца, который затачивал для этой цели. Набрав где-то унцию крови в чашу, я залечил ранку каплей своей слюны.
Пока лилась кровь, парень закрыл глаза и застонал - уж не знаю, от боли или удовольствия. Взывая к Уицилопочтли, я осушил чашу и отшвырнул ее в сторону. Волна тепла пронеслась по моим древним жилам и кольнула небьющееся сердце. Это была горькая кровь - кровь судьбы. Я очистил свою душу и ждал слов бога.
И он пришел, став тихим шепотом в моем левом ухе, словно биение крошечных крыльев. Я не видел Уицилопочтли - никто никогда его не видел - но его тихий голос был для меня громче, чем извержение Попокатепетля.
И сказал бог, что мир замкнется в себе, а солнце станет пеплом.
- Но что мы сделали не так? Разве мы не принесли тебе в жертву множество воинов? Разве мы сами не стали сильнее, воздвигнув пирамиды, чьи вершины касаются покоев твоих сородичей?
Бог рассмеялся и сказал, что космос танцует, а мы упокоимся с миром.
Будучи в трансе, я увидел Гортатора, но не в освященном одеянии Шипе-Тотека, а обнаженного, прибитого гвоздями к дереву, с ободранной со спины кожей, и кровь текла по его телу и лицу.
Я бросился к нему с криком:
- Ты - мерзость! Ты - насмешка над истинной верой!
В присутствии бога я был сильнее любого из смертных. Я мог разорвать его на куски голыми руками. Схватив его за горло, я стал выдавливать из него жизнь.
«Ты не убьешь его, - сказал бог, и мои руки ослабли. - Ты сделаешь его бессмертным».
- Он не заслуживает этого!
«Повинуйся мне! Он ведь тоже пророк. Как ты не поймешь, что тот, кто становится богом, создает мир, людей и судьбу, неизбежно засеивает свое творение семенами собственного уничтожения? Такова жизнь, и боги как вершина жизни также подчиняются ее законам».
И я осознал, что больше не понимаю бога так ясно, как тогда, когда спустился с гор и нес его слово кочевникам. Его слова запутали меня, в них было что-то неправильное. Но он был богом, и я подчинился без раздумий. Я вновь опустился на колени перед Гортатором и принялся пить его кровь, но в этот раз не щадил его плоть, ведь ему никогда не придется подвергнуться ритуалу Шипе-Тотека. Я пил, пока кровь не иссякла, а затем порезал себе губу заостренным ногтем и оставил на устах Гортатора несколько капель моей крови, которая за тысячу лет стала холодной, как подземные воды.
И я сказал ему:
- Теперь ты видишь силу Уицилопочтли? Я убил тебя и вернул из мертвых. Я вернул тебя из царства вечного холода...
Но он рассмеялся мне в лицо:
- Я ничего не слышал. Колибри не шептал мне в левое ухо. Люди в черных одеждах оказались правы - твоих богов нет.
- Мои боги сделали тебя бессмертным!
- Я уже бессмертен, ибо люди в черных одеждах окропили меня водой жизни.
Я не мог понять, что происходит. Почему бог приказал мне сделать этого человека моим сородичем и позволил ему насмехаться надо мной? Почему Гортатор не слышал голос бога, который заставил дрожать даже мои кости? Ткань мироздания рвалась на моих глазах, и впервые за тысячу лет я испугался. Это чувство стало для меня столь чуждым, что поначалу я его не узнал. Оно всколыхнуло мои воспоминания, и я увидел себя ребенком, который прятался под одеялом от музыки ночи. Со страхом пришла какая-то меланхолия, потому что я знал, что больше никогда не почувствую, каково это - быть живым.
Когда-то мой бог был со мной, и его голос звучал в моем сердце, не умолкая. Затем он стал говорить со мной реже - обычно это происходило только в ходе кровавых обрядов. И тогда я стал говорить сам, выдавая свои слова за слова бога, ведь люди сами не слышали его до меня - я был его пророком. Неужели из-за этой лжи мой бог отказался от меня?
И я воскликнул:
- Уицилопочтли, Уицилопочтли! Для чего ты меня оставил?
Но бог не ответил мне.
Мы остановились на базаре, чтобы купить мне более подобающее одеяние. Джулия выбрала некие черные лосины, которые удалось надеть поверх моей набедренной повязки, туфли из кожи животных и сорочку из мягкого белого материала. Она заплатила за товар прямоугольной табличкой, которую продавец провел через металлическое устройство, после чего Джулия сделала несколько загадочных отметок на кусочке пергамента.
Затем мы отправились в другую часть города, где дома были более изящными, чем монолитные башни из камня и стекла, что я видел раньше. Мы остановились перед низким зданием, которое ничем не привлекало внимания. Джулия велела мне следовать за ней.
Внутри это здание оказалось куда более вычурным. На стенах висели картины, а пол устилали красные шкуры, сшитые так ловко, что я не мог сказать, какому животному они принадлежали. Здесь было много всяких людей, говоривших на всяких наречиях, но никто не говорил на языке науатль. Возможно, мой язык был утрачен, как и язык ольмеков.
Мы ощущали некоторую неловкость: пусть никто и не воспротивился нашему визиту, но никто нас и не пригласил. Я учуял в воздухе стойкий аромат смерти - сладкий запах гниющей плоти, замаскированный благовониями, - и понял, что нахожусь в обществе своих сородичей, и здесь их не один и не два, а десятки. Что произошло за эти пятьсот лет? Мир стал миром вампиров? Я вновь ощутил страх, как в ту ночь, когда впервые усомнился в своих богах.
- Твой друг где-то здесь, - сказала Джулия, указывая на дверь, еле заметную в тенях. - Иди, а я побуду тут и выпью немного.
- Ты не пойдешь со мной?
- Нельзя. Человек оттуда живым не выйдет. Но если ты на самом деле тот, кем представился, то у тебя проблем не будет, - она перешла на шепот. - Это вампирский клуб!
- Почему ты шепчешь?
- Мне не положено этого знать.
Я увидел огонек в ее глазах и понял, что она любит опасность. Вот почему она так заинтересовалась моим видом.
Гортатор был где-то рядом. Пусть мои чувства и были ослаблены, я смог найти его среди десятков голосов в этом здании. Кровь в его жилах имела для меня особый звук, ведь жизненная сила каждого существа имеет свой ритм, уникальный как отпечатки пальцев, - нужно лишь уметь слышать ее.
Я отринул страх и преисполнился гнева. Распахнув дверь, я шагнул навстречу грязному холодному ветру, который и нес тот самый запах. Закрыв дверь, я спустился по ступенькам в покои, похожие на гробницу, где несколько непристойно одетых мужчин и женщин предавались разговорам, потягивая кровь из бокалов.
- Резус-отрицательная, - произнес один из них с отвращением. - Не люблю такую.
- Дай-ка понюхать... Фу! Да здесь СПИД! Отошли ее обратно, Трэвис.
- Зачем? - удивился Трэвис. - СПИД придает крови некий je tie sais quoi. Эдакий дразнящий букет de la mori...
Еще двое играли в карты. Их лица были бледными и лучились смертью, а взгляд был лишен эмоций.
Тучный мужчина, разодетый в шелка и бархат, помахал мне рукой:
- О боже, какое чудо! Нам так не хватало индейцев.
- Убери его отсюда, - прошипел один из картежников, одетый в черное, как испанец.
- Угу, - поддакнул молодой мужчина из числа тех, кого Джулия называла панками. - Ну или хотя бы документы у него потребуй.
И он хихикнул, но я не понял шутки.
- Чего ради? - спросил мужчина в шелках. - Видно же, что он - один из нас. Ну или ему очень нужен стоматолог.
- Мы его не знаем, - произнесла женщина-картежница, одетая в длинный плащ из какого-то толстого черного материала и имеющая прическу, похожую на хвост павлина.
- Возможно, он нам сам расскажет. Послушай сюда, старина - ты ведь стар, не так ли? - меня зовут Себастьян Мелмот, и я скромный хозяин этого места. А кто ты?
- Я Несауалькойотль, голос колибри, - ответил я. - И я ищу того, кто зовет себя Гортатором.
- Вот оно как. Но ты зря так сразу переходишь к делу - как-то это непредставительно звучит. Лучше сперва выждать век или два.
- Я выждал пять веков.
- Сделать тебе коктейль из крови?
- Я уже поужинал, спасибо.
- Могу я поинтересоваться, к какому клану ты принадлежишь?
- Я не знаю ничего о кланах. Если ты не можешь сказать мне, где Гортатор, то прошу направить к тому, кто может.
- Ты анарх? - спросила женщина-павлин. Я лишь удивленно посмотрел на нее в ответ.
Второй картежник поднялся и обнюхал меня.
- Необычная родословная, - сказал он. - Я с такой не знаком.
- Очевидно, он вампир, - произнес Себастьян Мелмот. - Но он не имеет ни малейшего понятия о том, как себя вести. Скажи мне, старина Несси, если бы ты нашел Гортатора, то что сделал бы?
- Я убью его.
- Это можно, - сказал Себастьян Мелмот, - но не просто так. Нужно согласие князя, а он даже не знает тебя, поэтому вряд ли удовлетворит твою просьбу.
И тут я услышал:
- Убьешь меня? - голос стал глубже за столько лет, но я его все же узнал. Он возвышался над Мелмотом и был облачен в одеяние мексиканского воина: плащ из шкуры ягуара, шлем из черепа ягуара, перья квезаля, серьги из золота и нефрита. А позади него висела картина в натуральную величину, на которой солдат вбивал кол в сердце Шипе-Тотека бледнолицых, а за этим всем наблюдала красивая женщина со слезами на глазах.
- Убьешь? - повторил он. - За что, Несауалькойотль?
- Потому что ты пытался убить меня!
- Это было глупо, признаю. Я слишком верил в суеверия испанцев, но теперь знаю, что тебя не так просто убить. На самом деле ты выглядишь очень хорошо для того, кто не пил крови половину тысячелетия.
- Ты - часть старого уклада, которому следовало погибнуть вместе с миром. Теперь я понимаю, почему боги сохранили меня. Ты - недостойная тварь, дважды отказавшаяся от священного жертвоприношения. Я положу конец твоему существованию, чтобы ни одна часть старого мира не оскверняла новый.
- Тебе это сказали твои боги, старик?
И тут я понял, что с момента своего пробуждения в стеклянном гробу в музее Сан-Франциско не слышал голоса богов. Я утратил уверенность, меня охватили сомнения и смятение. Мои откровения больше не были ниспосланы свыше. Возможно, они были лишь бредом сумасшедшего. Мне нужны были мои вещи - священная чаша для крови, барабан, золоченые шипы для пронзания моей собственной плоти - возможно, с ними я смог бы вновь услышать голос колибри.
- Уицилопочтли! - вскричал я в отчаянии.
- Ты глупец! - произнес Гортатор. - Не бог привел тебя сюда, а я. Это я сказал Джулии Эпштейн, где копать. Не божественное провидение, а я избрал момент твоего пробуждения. Не Уицилопочтли, а я призвал тебя сюда!
- Зачем?
- Не думай только, что я хочу возобновить вражду между нами. Все гораздо проще. Вместе с тобой в сердце пирамиды были захоронены артефакты, которые увеличат мою силу. То, что вместе с ними вернулся и ты, неудобно для меня, но это не продлится долго, ведь ты попросту не понимаешь, как работает этот новый мир, мир вампиров.
На меня вновь нахлынули воспоминания об апокалипсисе, и я больше не мог отгородить свой разум от этой боли. Мне были невыносимы эти существа, создавшие себе дурацкие правила и не знающие о великих космических циклах. Я развернулся и поспешил вон, перешагивая через две ступеньки, пока не вернулся в Александрийский клуб, где Джулия сидела за столиком в углу и нервничала.
- Где меня нашли? - налетел я на нее. - Как ты завладела моим телом? И где вещи, что были рядом со мной?
Мне нужны были эти артефакты, чтобы призвать Уицилопочтли. Я вновь услышу его голос, если смогу испить из священной чаши.
- Тише, - сказала она. - Не привлекай внимание.
- Я должен знать!
- Хорошо! Только не здесь. Здесь опасно.
Мы сели в машину, и нас окружила ночь Сан-Франциско, в которой горели рукотворные звезды. В воздухе висели тысячи новых запахов, где-то кто-то ожесточенно совокуплялся, по улицам крались убийцы и воры, в каждом из смертных звучала музыка крови. Внутри каменных башен бились миллионы сердец, кровь ревела в миллионах кровотоков. Раздолье для таких, как я. Неудивительно, что они собрались здесь.
- Как я и говорила, - произнесла Джулия, - мир изменился.
- Гортатор сказал, что сообщил тебе, где копать. Что он имел в виду?
- Он преувеличивает. Но да, он дал несколько подсказок.
- До или после того, как овладел тобой?
- Неужели ревнуешь?
- Нет, конечно, - я замолчал. Мне было плохо от той правды, что говорила эта женщина. Я ненавидел этот город, наводненный вампирами, живущий по сложным правилам, соблюдающий глупую иерархию. Что я мог сделать?
Машина пересекла очередной мост. В Теночтитлане тоже было много мостов, это был плавучий город. Сан-Франциско был раздутой жестокой пародией на мое исчезнувшее царство.
Джулия произнесла:
- Ладно, расскажу, раз просишь. У нас в музее каждую неделю проводятся лекции. Гортатор посещал их, задавал неудобные вопросы, а потом кое-что рассказал. В Мехико было крупное землетрясение, Веласкес-Билдинг разрушило до основания. И Гортатор убедил меня, что под зданием находятся тайный ход и большой тайник, которые он видел во сне. Меня это рассмешило, но он нарисовал карту, и когда мы использовали сонар в туннелях, полученная картина совпала с этой картой.
- И вы нашли меня.
- Ты лежал в огромном обсидиановом саркофаге, а в груди у тебя торчал кол. Я видела много фильмов про Дракулу, так что по глупости своей решила, что ты точно мертв и тебя можно выставить в музее.
Император стоял во всем своем великолепии, но на этот раз не на холме, наблюдая за притворным сражением, а на вершине каменной пирамиды, глядя вниз на конкистадоров, которые привели в город реку крови и огня. Каждое чудовище состояло из человека и зверя, и люди облачились в сверкающие серебристые шкуры, а звери ржали и скакали по дорогам, вымощенным трупами. Когда пушечные ядра пробивали насквозь камень, глину и человеческую плоть, оторванные конечности разлетались в стороны.
И я рядом с ним. Я - рупор бога Мексики, ужасный и бессильный. В ярости я воскликнул:
- Нужно было сопротивляться! Они просто смертные, а вы обращались с ними как с богами!
- Они боги, - сказал Монтесума. - Я ничего не мог сделать.
Гортатор отравил его разум. Он скормил Монтесуме свои дурные сны и убедил императора, что испанец действительно Кецалькоатль.
Я заглянул в глаза императора и увидел такую печаль и опустошение, что не мог этого вынести. Должно быть, это ужасная судьба - быть избранным, чтобы руководить концом вселенной. Но был ли способ заставить солнце двинуться вспять? И пока мы сидели, каждый печалясь о своем, мои младшие жрецы мрачно выполняли свои ежедневные обязанности, вырывая сердца жертв, которые ждали в бесконечной очереди, которая занимала тысячу ступеней и тянулась до рыночной площади, где бушевал пожар.
- Неужели вы приняли слова этого чудовища как слово бога? - воскликнул я.
- Разве он не бог? - ответил император. - Хотя, честно сказать, что-то во всем этом мне показалось неправильным.
- Так разрешите мне воззвать к колибри и обратить время вспять!
- Какое значение это имеет сейчас?
- Ваше величество, - произнес я, - если сам император перестал верить в древнюю истину, то наша земля обречена.
- Возможно, я где-то допустил оплошность, - решил император. Он колебался.
Я понял, что не могу бездействовать. Покинув императора, я вошел в священную комнату за алтарем, стены которой были покрыты кровью десятков тысяч жертв. Остановился я лишь для того, чтобы высосать еще бьющееся сердце, которое мне вручил один из жрецов. Жертвы еще бились в агонии, а солдаты согласно обычаю отрубали им руки и ноги, которые бросали голодным беднякам. Наш город был на грани уничтожения, а мы занимались повседневной рутиной, и это могло бы заставить меня расплакаться, но я не пролил ни единой слезинки за тысячу лет. Жрецы работали быстро и эффективно, по локоть в крови. Не глядя на них, я бросил осушенное сердце на золотое блюдо перед изображением колибри, затем вошел в тайный ход за алтарем, который вел вниз в покои, где находились саркофаг и мои инструменты.
В туннеле звуки смерти были еле слышны. Грохот пушки был подобен шепоту грома в тропическом лесу. Крики умирающих были подобны крикам птиц джунглей. Звук ударов металла о камень был подобен стуку дождя по листве. Перешагивая через две ступеньки, я достиг сердца пирамиды.
Покои были вскрыты, но не магией, а порохом. Несколько чудовищ сгребали сокровища в мешки.
- Как вы посмели? - вскричал я, и они бросились на меня.
Призвав внутреннюю силу, я выбросил вперед обе руки и двое испанцев отлетели в каменную стену. Один из них умер на месте, второй погибал медленно, из его шлема тонкой струйкой вытекали мозги. Третье чудовище вскрикнуло и попыталось сбежать, но жадность оказалась сильнее. Схватившись за мешок с золотом, он посмотрел на меня. Я же сливал кровь его мертвого товарища в священную чашу, чтобы призвать колибри. Закрыв глаза, я воззвал к богу:
- Уицилопочтли...
Я почувствовал, что мое сознание тонет в колодце, как было всегда в присутствии моего бога. Знакомый звук зазвучал в моем левом ухе, и я улыбнулся.
«Дитя мое...» - прошептали крылья колибри, словно тихий голос из сердца пламени, словно темная музыка. Я окунулся в этот голос, как в море. Присутствие божества было приятнее даже, чем вкус крови и воспоминания о женщинах.
«Дитя мое...»
Но транс внезапно прервался, и я вновь пришел в себя. Передо мной стоял Гортатор, но не в одеянии Безупречного дитя, а в металле с головы до пят, словно конкистадор. С ним был десяток бледнолицых. Он отдал своим хозяевам нашу цивилизацию. Он отдал им целый мир.
- Я знаю, кто ты! - завопил он. - Создание сатаны! Они мне все рассказали.
Появилось еще несколько испанцев с мечами, факелами и мушкетами. Увидев своих мертвых товарищей, они попятились, но Гортатор рассмеялся:
- Я знаю, кто ты, а иезуиты рассказали, как тебя убить.
Я бросился на него, но он ушел от моего удара, перепрыгнул через саркофаг, схватил барабан Шипе-Тотека и принялся бить в него медленно и безжалостно. Я закричал, потом ударил, а он бил в барабан и прыгал, и каждый прыжок призывал все больше силы из барабана. Гортатор летал от стены к стене, вращаясь и становясь вихрем, становясь бурей...
- Уицилопочтли! - закричал я.
Ответа не было. Мое сознание вновь погрузилось в колодец, но там не было моего бога. А Гортатор уже приближался, держа в руках заостренный деревянный кол. Как будто бы издалека я видел, как кол пронзает мою каменную плоть, ломает ребра, пронзает сердце...
- Уицилопочтли! Уицилопочтли!
И лишь тогда бог ответил. Пирамида содрогнулась, потолок покрылся трещинами, начали падать камни.
- Бежим! - крикнул Гортатор.
Сквозь боль я слышал, как металлические подошвы звякали о камень. Кто-то закричал, когда на него упал камень.
Я схватился за кол, но было слишком поздно. Я чувствовал, как он внутри меня становится все тяжелее, а кровь в моих жилах превратилась в ил. Твердое дерево вошло в мою сердечную мышцу, как во влагалище. Я чувствовал себя так, словно надо мной надругались. Впервые с момента перерождения я был лишен сил. А затем я погрузился в долгий сон бесконечного забвения.
И вот я вновь в подземелье спустя пятьсот лет и посреди чужого мира. Я стоял рядом с Джулией Эпштейн, а на полках были разложены сокровища моего народа, помеченные, упакованные, оскверненные надписями на языке чудовищ.
Я вскрывал ящик за ящиком, и Джулия спросила:
- Что ты ищешь? Вообще-то это ценные вещи, так что не надо раскидывать их, будто они твои.
- Они мои.
- Это было полтысячи лет назад, а теперь это бесценный антиквариат. И они еще не застрахованы, так что...
Я нашел изодранную мантию из перьев квезаля, которая когда-то принадлежала деду Монтесумы. Я нашел свою священную чашу для крови, она была расколота. Я вынул ее из ящика.
- Поосторожнее с ней! Это чаша эпохи ольмеков...
- Знаю. Я сам ее сделал.
Она замолчала.
- Где барабан? - спросил я. - Здесь должен быть барабан, обтянутый человеческой кожей.
- Я видела его в жилище Гортатора.
Так вот как он спасся из обрушающихся туннелей - силой стремительности из барабана Шипе-Тотека! Я был в ярости. Он не имел права на мои вещи, и я еще сильнее утвердился в своем желании отомстить. Пусть он считает меня бесполезным анахронизмом, но я проучу его. В клубе мне сказали, что какие-то новые законы запрещают убивать вампиров без разрешения князя, но я ничего не знал о князьях. Да и какое мне дело? Я древнее любого князя.
И тут мы услышали звук бьющегося стекла и пронзительный вопль, который, как я теперь знаю, означает сигнал тревоги и в итоге призовет охрану музея. Затем раздался стук, похожий на стук трепещущего сердца. И мне был знаком этот стук. Каждый удар содержал в себе крик умирающего.
- Гортатор!
- Зачем тебе биться с ним? - спросила Джулия. - Как ты не поймешь, что в вашей вражде больше нет смысла?
- Джулия, мне нужна твоя кровь.
Она закрыла глаза и вытянула шею, подставляя ее мне, как когда-то воины предлагали мне свои сердца в жертву.
- Твоя кровь нужна мне, чтобы услышать голос колибри.
- Нет никакого голоса, - прошептала она. - Это все в твоей голове, правое полушарие говорит с левым, а тебя преследуют галлюцинации. Как ты не поймешь, что нет больше ни видений, ни голосов? Ты пришел из эпохи богов, а мы живем в эру разума. Нами правят не боги, а мы сами, наше эго. Таких, как ты, кто слышит богов, отправляют в психбольницы.
Бессмыслица какая-то. Как может человечество существовать без пророков, которые передают им волю богов? Как одиноко им здесь, маленьким островкам разума без привязки к великим космическим циклам. Это не части чего-то великого, а маленькие «я» и их бессмысленные жизни. Это не мой путь.
Я обнял ее, сделал надрез на шее ногтем мизинца и набрал немного крови в чашу. Глотая кровь, я взывал:
- Уицилопочтли, Уицилопочтли! Не оставляй меня сейчас.
Гортатор ворвался в комнату, взвыла сирена.
- Что ж, вот и остальные артефакты, - произнес он. - Мне нужна их сила, а ты - лишь исторический курьез.
Но сила Уицилопочтли уже вошла в мое тело. Джулия, ослабшая от кровопотери, упала в мой старый саркофаг, а мы с Гортатором кинулись друг на друга. Он швырнул меня о стену, но я разорвал его лицо ногтями, и он принялся кружить вокруг меня, ударяя в барабан. Мой барабан. Мы оба черпали его темную силу, и глаза смертных не смогли бы увидеть нас. Мы показались бы им вспышками света и дрожью темноты. Я стал настолько быстрым, что мог мчаться по стенам и потолку, преодолевая притяжение земли, но Гортатор не уступал мне в скорости. Его клыки сверкали в рукотворном свете. Мы сражались на крышке саркофага, где лежала Джулия, и боролись на бетонном полу, а над нами раздавался вой сирены.
- В этот раз я тебя точно убью, - рявкнул Гортатор. - Люди в черных одеждах сказали, что достаточно кола в сердце, но теперь я знаю куда больше.
А я по-прежнему не слышал голоса колибри и начал понимать, что в словах Джулии мог быть смысл. Возможно, эпоха богов действительно закончилась. В последний раз, когда мой бог говорил со мной, он сказал: «Как ты не поймешь, что тот, кто становится богом, создает мир, людей и судьбу, неизбежно засеивает свое творение семенами собственного уничтожения?» Тогда я этого не понял, зато понял сейчас. Мое существование доказывает, что смертью все не заканчивается. Но за границами моего бессмертия была какая-то энтропия. Получив способность видеть великий замысел вселенной, жить веками и знать высшие цели человечества, я также узнал, что все это, даже самое возвышенное, является не более чем тщеславием. Я преисполнился отчаяния. Как мне жить в этом будущем? Как мне жить среди десятков таких как я, в тайных иерархиях, эгоистично борющихся за господство друг над другом? Я знал, что Гортатор будет преследовать меня до смерти. Я не мог жить в мире, где не слышу голос моего бога.
Нам казалось, что мы сражаемся уже несколько дней, но на самом деле прошло лишь несколько секунд. Мы были так быстры, что время казалось нам застывшим. И вот он прижал меня к земле, придавив не только весом своего тела, но и весом всей этой жуткой новой вселенной. Свободной рукой он продолжал бить в барабан, в его глазах читалось безумие, на губах появилась пена. Я ждал, что он выпьет мою кровь, опустошит меня досуха, навеки отправит меня в колодец забвения.
И тут сирены умолкли, а Гортатор ослабил свою хватку. На нас упала тень, и я ощутил присутствие другого сородича и силу, почти сравнимую с моей.
- Князь, - прошептал Гортатор.
Он отпустил меня и припал к полу, словно молясь. Я не мог увидеть князя, укрывшего себя магической темнотой. Но я знал, что это он в этой темноте.
- О, Несауалькойотль, - произнес князь голосом настолько же звучным, как у бога. - Что же мне с тобой делать? Ты прибыл в этот город, но не почтил меня своим визитом, как подобает. Ты создаешь противоречия. В вампирском клубе говорят о тебе и только о тебе. Твое существование подвергает сомнению основные предположения о нашей истории.
Я ответил:
- Я не хотел оскорбить тебя. Моя вражда с Гортатором идет с древних времен и не имеет к тебе отношения, а сейчас я вижу, что она утратила смысл. Я не хочу жить. Пусть Гортатор заберет мои артефакты и станет сильнее, а мне разреши вернуться в землю.
- Я имею право даровать тебе смерть, - сказал князь. - Но разве я посмею? Ты старше меня и старше самого Маскарада, это я должен склониться перед тобой - но не склонюсь. Князь может быть только один. Ищи свою судьбу в другом месте, Несауалькойотль. Иначе кто-то постоянно будет просить тебя стать правителем: анархи будут воспевать твое пренебрежение нашими законами и видеть в твоем возрасте основание дать тебе власть. Ты должен уйти, Несауалькойотль. Я не могу приказывать тебе, но я прошу тебя об одолжении.
И тут в комнату вбежала охрана. Все было как тогда в Теночтитлане - враг ворвался в мои покои, а мой мир рушится. Князь применил какие-то гипнотические способности, и охрана не увидела меня, Гортатора и дрожащую тьму, которой был князь Сан-Франциско.
- Вы в порядке, мисс Эпштейн? - спросил один из них.
- Кажется, я потеряла сознание, - ответила Джулия, пытаясь встать. - Тут кто-то был. Наверное, бродяги...
- Сейчас тут никого нет, мисс. Но беспорядок они устроили серьезный.
- Вызвать врача? - спросил другой охранник.
- Нет, спасибо. Все в порядке.
- Мы пойдем поищем, вдруг они еще где-то здесь, - сказал первый охранник, и они ушли.
Я поднял глаза, и мне показалось, что я что-то заметил в тени - завихрения, вихри внутри вихрей. То были глаза древнего существа, уставшего от мира и безжалостного, но в них почему-то читалось сострадание. Я понимал, что он прав. Я не мог остаться в Сан-Франциско. Я ничего не знал о враждующих фракциях мира вампиров, о кланах, о Маскараде. В мое время все было проще.
- Я уйду, - тихо сказал я.
- Я с тобой, - произнесла Джулия.
- Ты не понимаешь, о чем говоришь, - ответил я ей. - Ты думаешь, что в бытии нежитью есть какая-то романтика и очарование, но посмотри на нас. Посмотри, как мы вновь и вновь возрождаем древнюю вражду, о которой уже все забыли. Вампиры, правящие миром - это лишь тени, а я - тень их теней.
- Это потому, что ты не любил, - сказала она и подошла ко мне.
В ее глазах сиял кристальный холод вечности - пусть она еще и не была вампиром, но ее глаза не выражали ничего, кроме тоски. Я не хотел делать ее одной из нас. Мне нужно было лишь немного крови, чтобы получать видения.
- Каждый историк, - произнесла она, - мечтает прожить столетия и видеть все своими глазами. А еще я люблю тебя. И даже если бы не любила, то за целую вечность научилась бы любить.
Гортатор прошипел:
- Только князь может дать право создать нового сородича!
Но князь сказал:
- Спокойнее, Гортатор. Неужели ты никогда не утолишь свой гнев? А ты, Несауалькойотль, делай что пожелаешь. И будь счастлив. Мы больше никогда не увидимся.
После этих слов его присутствие рассеялось.
Я вернулся в Теночтитлан. Это гигантский сумасшедший дом на двадцать миллионов душ, но его до сих пор называют по имени моего исчезнувшего племени мешика. Мое официальное звание - консультант по Мезоамерике в отделе полевых исследований музея Сан-Франциско в Мехико. У нас с Джулией очаровательная квартира: одно окно выходит на одну из немногих зеленых зон города, другое - на худшие трущобы.
Джулия рассказала мне о философе по имени Джейнс, который написал книгу «Происхождение сознания в процессе слома бикамерального разума». В ней он объяснил, что древние люди не осознавали себя, а слепо следовали приказам богов, царей и жрецов, которые на самом деле были голосами и образами, которые посылало правое полушарие мозга.
Это действительно странный мир, где у людей не бывает видений и где написана книга, объясняющая богов ганглиями и синапсами. Мне это не нравится. Мне не нравится тот факт, что я навсегда отрезан от божественного и что я больше не пророк, а всего лишь один из многих вампиров.
И все же у города есть свои прелести. Он никогда не спит, здесь играет музыка, а переулки полны опасностей. А еще есть люди - потомки моего народа и испанцев, которые их победили. Нам с Джулией нравится принимать гостей в нашем новом доме.
Здесь много бедняков. Они приезжают из деревень в поисках лучшей жизни и часто становятся рабами на огромных заводах, которыми владеют богачи на севере. Иногда они становятся гангстерами или нищими. Иногда они находят добрых людей и нанимаются к ним прислугой или шлюхами.
А иногда они исчезают без следа.
Уицилопочтли - бог-колибри - повелел нам прекратить скитаться в пустыне, перестать быть нищими и наивными, а вместо этого отправиться в путь к изобильному центру мира и объявить тамошние озера и леса своими. Мы должны были править всеми народами, и нам была уготована великая и славная судьба. Мы заключили с богом особый завет, и он указывал нам, что делать. И тем, кто не разделял с нами этот завет, воля бога нашего казалась жестокой и безжалостной, и лишь мы могли увидеть высшую цель. Лишь нам одним было поручено хранить знание о тайном замысле вселенной.
Бог-колибри повелел мне услышать его голос и донести его послание до моего народа. Я должен был привести их из пустыни в место, где они построят величайший из всех городов, и будет он расположен в центре мира, как бирюза в золотом венце. И я говорил, и люди повиновались, и мы закрепили наш завет своей кровью и кровью бесчисленных побежденных. Все было так, как должно быть. Наш народ был избран.
Позже я узнал о том, что есть и другие народы, не менее гордые и также уверенные в своей праведности и в том, что лишь тайные знания их племени спасут вселенную. К востоку от нас, за океаном, был даже народ, чей бог приказал им пересечь пустыню, заключить завет и построить великий храм. Мексика не была уникальной, она оказалась лишь повторяющимся узором на колесе истории, и таких колес было много.
Хотя у нас не было колес. Но, думаю, вы простите мне эту метафору после стольких столетий. Ведь я впервые увидел колесо уже после того, как завет утратил силу, и было это в Сан-Франциско.
А о других избранных народах мне рассказала Джулия Эпштейн.
Из моего существования выпало около пяти веков. Я помню, как горели улицы Теночтитлана, звезды падали с небес, а закованные в металл чудовища, именуемые испанцами, разнесли на части наш мир. И сразу после этого я оказался в стеклянном ящике, став экспонатом в музее Сан-Франциско, а какой-то нахальный юнец указывал на меня пальцем.
Я знал, что мой сон может быть долгим - сто или даже двести лет. Случалось такое, что я добровольно отправлялся в спячку. Так я проспал всю войну с уаштеками - она была скучной, ведь они ничем не отличались от животных. Но сейчас у меня не было чувства, что я спал. Мысли не путались, и не было ощущения падения в бездонную пропасть.
В комнате было мрачно - она имитировала высеченную в камне камеру, в которой меня нашли. Сюда не проникал дневной свет, а факелы светили, но не горели - это был искусственный холодный свет.
Я лежал под стеклом и отходил от сна без сновидений, не в силах пошевелить даже ресницами, но уже понял, что мир стал гораздо более странным, чем я мог представить. Юнец, глазевший на меня, был полукровкой: широкий нос и темная кожа выдавали в нем мексиканца, но в нем было также и что-то от чудовищ из-за моря. На его голове не было волос, кроме неестественно высокого гребня, окрашенного в цвета перьев квезаля. Его одежда была сделана из шкур животных, но была черной и начищенной до блеска. В ушах он носил серьги, как и подобает человеку, но этими серьгами были перевернутые серебряные распятья, на которых был казнен бог чудовищ. Они называли его Исусхристос, но на самом деле это был Шипе-Тотек - бог со снятой кожей. Я знал это, потому что бог-колибри рассказал мне это во сне.
Он окликнул своего товарища, чьи волосы были цвета свежей крови, а в щеке красовался серебряный шип. Не все слова были мне понятны и акцент был странный, но язык я узнал, ведь это было наречие чудовищ, которое я изучил. У этого наречия было два диалекта: люди, облаченные в черные одежды, говорили на испанском, а их враги - на английском. Сквозь стекло я услышал английскую речь.
- Слышь, чувак, тут написано, что он сдох пятьсот лет назад.
- Ага, его нашли под фундаментом небоскреба после землетрясения. В камне была полость, там был вакуум, вот он и сохранился так хорошо.
- Точняк, по телеку показывали.
- Слышь! Он шевелится!
- Ну-ну.
Пятьсот лет? Но это невозможно! Бог-колибри лично говорил мне, что мир вскоре погибнет в крови и огне. Как он мог протянуть еще пятьсот лет? Хотя, возможно, конец света уже наступил.
Это объяснило бы, почему все вокруг было таким странным. Даже воздух пах странно. Даже кровь в жилах двух юнцов источала странный аромат, словно была насыщена коноплей и кокой.
Юнец с красными волосами запротестовал:
- Не-не-не! Сам глянь, он глазами шевелит.
- Не надо было тебе упарываться на концерте The Cure. Тебя до сих пор кроет.
Я повернул голову.
- Господи Иисусе! - завопили оба.
Что ж, конец мира случился. Время Уицилопочтли завершилось, и мои воспоминания меня не обманывают: случился огненный апокалипсис, взошло Пятое солнце и к власти пришел новый бог - распятый бог Исусхристос, к которому взывают эти юнцы.
Меня охватило отчаяние. Я не должен был быть здесь. За что я был оставлен в живых? Я должен был погибнуть вместе с Теночтитланом, вместе с его пирамидами и храмами, вместе с дворцами моего народа. Неужели боги не могли быть внимательнее? Впрочем, это было как раз в их духе: возложить исполнение великих замыслов на несовершенных смертных. Я был в ярости. Мое сердце дрогнуло, пытаясь развеять мою многовековую неподвижность. Мой гнев подпитывал меня. Моя сгустившаяся кровь стала жиже и потекла по моим жилам, словно магма по туннелям Попокатепетля. Извержение было неизбежно.
Я услышал звон разбитого стекла, а запахи странного нового мира хлынули на меня со всей силой. А затем пришел голод, и я был бессилен перед ним, словно мышь перед совой. Стекло больше не приглушало звуки, и я слышал биение юных сердец, а запах их крови был кислым и резким. Я схватил существо с волосами цвета перьев квезаля за руку, а второй юнец закричал и кинулся бежать. Силой своего взора я обездвижил жертву и наполнил ее уверенностью в смерти, а затем подтащил поближе и насытился.
Я не знаю, сколько мы пролежали так, сплетенные в смертельных объятьях. Его кровь несла в себе силу молодости, которую я проглотил, вдохнул и впитал порами кожи. На какое-то мимолетное мгновение я вспомнил холодные ночи пустыни, полные запретных свиданий. Я вспомнил обжигающий изгиб бедра юной девы и аромат ее лобковых волос. Я вспомнил времена, когда мой бог позвал меня, когда я был смертным и только-только стал мужчиной.
Наконец я понял, что полностью его осушил. Я отпустил его, и он грохнулся на начищенный пол, словно терракотовая кукла. Лишь тогда я услышал громкий лязгающий звук, увидел вспышки красного света и людей в странной синей одежде, которые размахивали мушкетами странной гладкой формы, окружая пьедестал, на котором я лежал. Сбежавший юнец стоял под аркой и что-то лепетал, дрожа и указывая на меня и на высушенный труп своего друга.
И тут я понял, что было бы разумнее притворяться мертвым подольше.
Я пришел в себя в другой комнате, где было множество книг в кожаных обложках, которые так любили чудовища в черных одеждах. Комнату освещали свечи, а я сидел на деревянном стуле и не мог пошевелиться - меня связали металлическими веревками и увешали замками, словно испанский сундук с золотом. За огромным столом, уставленным сокровищами моего народа, черепами с инкрустацией, нефритовыми статуэтками и чашами для крови, сидела женщина.
Она была из рода чудовищ, но я бы не назвал ее некрасивой. Раньше я не видел женщин их рода, ведь чудовища не привезли их с собой - возможно, именно поэтому они были такими яростными. У женщины был острый нос, а ее каштановые волосы были длинными. К моему удивлению она заговорила со мной на языке науатль - языке народа Мексики.
- Меня зовут Джулия Эпштейн, - произнесла она. - Я - куратор латиноамериканской выставки. Не хочешь ли крови?
- Благодарю, я сыт, - ответил я.
- Тогда не хочешь ли ты сообщить мне, что тут происходит? Не каждый день экспонат восстает и нападает на посетителей музея. Кто ты?
- Мне не подобает сообщать тебе свое имя, чудовище.
Она рассмеялась:
- Чудовище? Я слышала о том, что ацтеки считали испанцев едиными с их лошадьми и потому называли их чудовищами, но те времена давно прошли. Теперь мы ездим на автомобилях. Не бойся назвать мне свое имя - это не даст мне никакой власти над тобой. Ты можешь доверять мне: я убедила копов в том, что у того панка просто был наркотрип. Теперь этот бедняга под стражей, и ему предъявят обвинение в убийстве.
- Что ж, - произнес я, - меня зовут Несауалькойотль.
Джулия Эпштейн нахмурилась:
- Ну а я тогда - Санта-Клаус. Ты что, всерьез называешь себя Несауалькойотлем, потомком верховных богов Теотиуакана, величайшим поэтом, музыкантом и пророком народа ацтеков, их первым царем и тем, кто помнит правление Монтесумы и прибытие конкистадоров в Мексику?
- Ты многое знаешь, - ответил я.
- Действительно, почему бы и нет? Поверить в это не сложнее, чем в то, что отлично сохранившаяся мумия, лучший экспонат моего музея, восстала, нападает на панков и пьет их кровь. А ведь я тебя своими руками откопала.
- Значит, это тебе я должен быть благодарен за то, что снова живу.
- Я бы не назвала это жизнью.
- Почему?
- Потому что ты вампир.
- Мне незнакомо это слово.
- Вот только не надо мне лапшу на уши вешать. Я все про вас знаю. Мне никто не верит, но я много чего раскопала. Ну в смысле не по работе, а про вампиров. В этом городе их много - я это знаю, и у меня куча доказательств: газетные вырезки, фотографии, полицейские протоколы. Пыталась продать это в Enquirer, но они заявили, что это неубедительно. Представляешь? Это мне заявили журналюги, которые пишут о том, что Клинтона поддерживают пришельцы, и о четырехголовом ребенке! Но я знаю, в чем дело: они просто обо всем узнали. Они повсюду - главным образом, в больших городах, но даже в самых мелких городках есть один-два вампира. И они везде запустили свои лапы: вспомни все самые страшные слухи о мафии, ЦРУ и иллюминатах, а теперь представь все это вместе. Они узнали обо мне и поставили крест на моем расследовании! Думаешь, я сошла с ума? Добро пожаловать в мир науки!
- Но что такое вампир? - спросил я. Меня вновь охватывал голод. Обычно всей крови молодого мужчины мне хватало на несколько дней, но я не питался очень давно. Моя кожа была похожа на бумагу, и мне нужно было питаться, чтобы вновь восстановить подобие жизни.
- Вот ты - вампир, - ответила Джулия. - Ты пьешь кровь и живешь долго-долго. Ты - дитя теней и создание ночи.
- Верно. Но... ты говоришь, что есть и другие?
- А ты считаешь, что их нет?
- Был один.
Мне было больно вспоминать о своем молодом протеже, который предал императора Монтесуму и отдал его чудовищам. Люди в черных одеждах называли его Гортатором, что на их языке означало того, кто отбивает на барабане ритм для гребцов на галерах. И у него был барабан, который он у меня украл - барабан, обтянутый кожей самого Шипе-Тотека. Я думал, что он станет моим преемником, а он сокрушил мой мир.
- Сперва был бог, и он призвал меня к себе на службу. Я раздумывал над тем, чтобы передать силу другому, но...
- Тут ты ошибаешься, дружок, - заявила Джулия. - Вас таких много, и вы повсюду запустили свои щупальца. Вы в Конгрессе, в ООН и в сраном Белом доме - и никто об этом не знает. Но ты не бойся, я никому о тебе не расскажу. Мне выставили параноидную шизофрению, так что мне все равно никто не поверит.
- И даже среди белых людей есть такие, как я? - мне трудно было поверить в это.
- Новый свет до 1453 г. был изолирован от остального мира. Возможно, ты тогда там был один. Возможно, твой бог прошел по Беринговому перешейку и хранил свою тайну целых двадцать тысяч лет. Возможно, он и сам забыл о том, что существует целая раса таких, как он. Возможно, спустя тысячелетия ему стало одиноко или понадобился новый подручный, вот он и создал тебя. Ты, Несауалькойотль, владел целым континентом и ничего не знал о традициях, обычаях и законах своих сородичей. Ты им не понравишься.
- Думаю, мне надо выпить.
Джулия Эпштейн поднялась, подошла к белому шкафу и открыла его. Оттуда потянуло холодом, будто в шкафу была заперта сама зима. Она вынула оттуда бурдюк с кровью, и этот бурдюк был сделан из прозрачной кожи.
- Это моя кровь, - сказала она. - У меня редкая группа крови, вот я и делала сама для себя запасы на случай экстренного переливания. Да-да, снова симптомы паранойи.
Она кинула бурдюк мне, и я вонзил свои зубы в искусственную кожу. Кровь была вкусной, немного приторной и очень холодной. Я вспомнил, как в детстве любил снег, приправленный соком ягод, который торговцы приносили с гор. Я смаковал ностальгию. Уже дважды за сегодня меня догнали воспоминания о далеком прошлом еще до моего преображения. Это странно.
Сама же Джулия налила себе кофе из металлического горшка и добавила в него белый-белый сахар. Она откинула назад волосы, и я был изумлен тем, как нескромно она на меня смотрела. Поистине у моего бога больше не было силы в этом мире, иначе она бы дрожала от благоговения. От нее пахло влечением - эта женщина хотела меня! Ни одна из ацтекских женщин не посмела бы даже помыслить о близости с тем, кто говорит с богами.
- Я нужна тебе, - произнесла она. - Ты проспал пятьсот лет и теперь оказался в мире, где полно твоих сородичей, и они режут друг другу глотки, у них странная иерархия, междусобная политика, стычки за власть и контроль. Пока ты спал, случилось массовое переселение. В Новом свете им лучше - меньше предрассудков, американская мечта и все такое, ну и добыча здесь беспечнее, чем в Валахии. Сложно охотиться там, где все верят в вампиров.
- Что? Люди не отдают свою кровь добровольно? - осознать это оказалось сложнее всего. Разве не было обязанностью людей свободно отдавать свою плоть и кровь, чтобы их боги могли жить? Разве кровь не была жизненной силой, которая удерживала солнце и звезды на своем пути?
- Добровольно? - переспросила Джулия. - Тебе многому нужно научиться.
- Ты мне поможешь.
Она улыбнулась:
- Конечно. Но только в том случае, если ты поможешь мне.
- Как?
- Расскажи мне все о себе.
Она освободила меня, и я рассказал ей о приходе белых людей и о предательстве Гортатора. А она рассказала мне о своем народе, который когда-то кочевал, пересек пустыню и нашел землю, где текут молоко и мед. Они заключили завет с великим и ужасным богом, который говорил с ними посредством ветра и огня.
И тут я понял, насколько велика земля, и что мой народ был лишь одним из многих, которые возвышались и падали, и что даже человечество не всегда было венцом творения. Мир появился из холодной пыли космоса и однажды вновь обратится в пыль.
И я полюбил ее, и это было странно, ведь наш вид не испытывает любви так, как испытывают ее смертные.
* * *
Человек, которого нарекли Гортатором, принадлежал мне. Я заполучил его во время цветочных войн, которые проводились в те годы, когда обычные войны не давали достаточно пленных, чтобы приносить их в жертву богам.
В тот года война проходила на равнине неподалеку от города. Сам Монтесума пришел посмотреть. На холме, откуда открывался вид на поле боя, он и вражеский правитель Коскатль трапезничали тортильями с мясом игуаны, тушеном в соусе из тертых бобов какао, который чудовища называли шоколадом. На правах вестника бога я возвышался над Монтесумой на сиденье, выстланном шкурами ягуаров и украшенном перьями. Это был приятный вечер: придворные глотали свой ужин, а я прихлебывал из освященной ониксовой чаши кровь юной девы из племени майя, которую принесли в жертву утром. Естественно, кровь была охлаждена снегом со склонов вулкана.
- Все плохо, - заявил правитель. - Команда ягуаров взяла всего сотню пленных, а команда квезалей - и того меньше.
Единственным оружием в этой войне были цветочные жезлы, и после касания жезлом солдат отправлялся в лагерь для жертв. Быть принесенным в жертву - великая честь, и полчища молодых людей, блестящих от масла и готовых встретить свою судьбу, были прекрасны.
- Они как будто не рады, ваше величество, - ответил я.
- Это так, - мрачно произнес правитель. - Но почему?
Я постарался ответить вежливо:
- Возможно, это как-то связано с чудовищами из-за моря.
- Им бы стоило охотнее приносить себя в жертву, раз уж империи грозит опасность.
- Ваше величество, чудовища подстрекают к неповиновению. Я только что был в тюрьме, где допрашивали человека в черной одежде - это какой-то верховный жрец. Он говорит, что наши жертвоприношения - невежественное суеверие и что солнце будет вставать каждое утро и без них. Он постоянно твердит об Исусхристосе - это, кажется, их Шипе-Тотек.
- Не говори плохо о чудовищах. Прошлой ночью мне приснилось, что Пернатый Змей вернулся и вновь стал править.
Он говорил о Кецалькоатле - боге-короле, который покинул нас пятьсот лет назад, но поклялся вернуться.
- Кецалькоатль не вернется, ваше величество.
- Откуда тебе знать? Разве я не император? Разве мои сны - не пророчества?
- Вы видели его во сне, ваше величество, а я был его другом.
Кецалькоатль проиграл пари и потерял свою землю. Потому и отправился на другой берег океана, чтобы обрести там новое царство. Естественно, это не вошло в наши мифы.
- Таковы твои слова, Несауалькойотль. Ты говоришь, что тебе тысяча лет и что ты лично вывел наш народ из пустыни. Крестьяне верят в это, Несауалькойотль, но я - современный король. Я понимаю, что ты часто говоришь иносказательно, чтобы подчеркнуть величие богов. Нет-нет, я не виню тебя, я и сам владею искусством пропаганды. Я лишь говорю о том, что нельзя верить...
Я не стал спорить с ним и молча допил кровь.
- Кстати, нам не помешает немного пропаганды, Несауалькойотль. Почему бы тебе не спуститься туда и не возглавить ягуаров? Дай им немного религиозного рвения. Взбодри их.
- Я уже стар, ваше величество.
- Пустяки. Стража, выдайте ему цветочный жезл.
Я вздохнул, взял жезл и спустился с холма.
Война шла так, как и должна была идти. Увидев меня, члены команды ягуаров освободили мне место. Я произнес краткую и шаблонную речь о космических циклах, а затем настало время для атаки. Раздался бой барабанов из человеческой кожи, зазвучали флейты и цимбалы, музыканты затянули песню о пришествии Уицилопочтли в Мексику. Армии помчались навстречу друг другу, распевая песнь войны, каждый солдат наметил себе жертву.
Побежал и я, но без сверхъестественной быстроты. Я бежал как человек, шлепая по земле босыми ногами. Над нами свистели выпущенные из атлатлей копья и стрелы с наконечниками из цветов.
Армии столкнулись. Я подыскивал подходящего пленника, чтобы вознести почести богам, и увидел в дальней шеренге молодого врага - скорее мальчика, чем мужчину - с идеальной мускулатурой и испуганным взором. Он не желал погибать в честь богов! Я растолкал три пары противников и выскочил перед мальчиком, который спрятался за деревом.
- Я - твоя смерть, - произнес я. - Сдавайся в честь богов.
Я коснулся его цветочным жезлом. Он схватился за него и посмотрел на меня с вызовом в глазах.
- Не буду, - заявил он.
Я понял, что он наслушался проповедей чудовищ, и во мне закипела ярость. Я сказал ему:
- Зачем ты слушаешь их? Неужели ты не видишь, что они - просто люди? Они истекают кровью и умирают, как и все.
Но он кинулся бежать со скоростью, которая меня удивила. Он перепрыгивал через кусты, уворачивался от воинов и мчался в сторону кукурузного поля, граничившего с полем боя. Я мог бы отпустить его, ведь такое презренное существо недостойно быть принесено в жертву богу-колибри, но ярость моя не позволила мне стоять на месте. Я призвал силу ягуара и быстроту кролика и догнал его. Он обернулся, увидел меня и понял, что я не отстану.
Я учуял его ужас - совершенно естественный ужас. Но я не чуял радости, также естественной для того, кто хочет умереть, чтобы солнце могло жить. Он недостоин был называться человеком, ибо лишь животное страшится смерти и не чувствует при этом восторга. Я схватил его с намерением убить. Он сопротивлялся, но я силою своей прижал его к земле посреди кукурузы. Сейчас лишь боги видели и слышали нас.
- Я не пойду с тобой, - заявил он. - Убей меня сейчас, ибо я не хочу кормить собою богов, которые даже не существуют.
- Не существуют?!
Меня обуял гнев, и я начал душить его. Запах его страха опьянял. Его жилы пульсировали под моими пальцами, и я захотел выпить его. Я знал, что его кровь была чиста, в ней не было ни алкоголя, ни коки - но я пока не мог убить его.
- Как долго ты среди чудовищ?
- Три года.
Я понял, что он ценен. Он знал язык чужестранцев и их пути, и я не мог убить его, пока он все не расскажет. Он мог стать секретным оружием и помочь мне предотвратить конец света. Но голод мой нужно было утолить, потому я ногтем порезал его руку и отпил несколько капель.
Ах если бы я прислушивался к голосу колибри! Но мне хотелось остановить колесо судьбы, и я был слишком молод - всего тысяча лет - чтобы понять, что время остановить невозможно.
- Кто ты? - спросил я.
- Не знаю. У меня даже имени нет - я его забыл. Испанцы назвали меня Гортатором за то, что я бил в барабан на одной из их галер. Я даже побывал в Испании - в той ее части, которая называется Кубой.
- Почему ты сейчас не с ними?
- Пираты, о жрец. Я смог сбежать, всех остальных перебили.
- Чудовище по имени Кортес, которого император считает богом Кецалькоатлем, вернулось для того, чтобы забрать свое наследство?
- Я ничего не знаю о нем. Чудовищ много - десятки народов, десятки языков. Все они явились сюда, потому что хотят золота.
Я рассмеялся. Что такого в золоте, чтобы ради него переплывать океан на островах из дерева?
- Золото - их бог?
- Нет, господин. Они поклоняются Шипе-Тотеку, которого называют Исусхристосом.
Когда я отвел пленника в лагерь, было уже поздно. Монтесума скучал, а Коскатль злился из-за того, что проиграл войну, хотя вряд ли для него было разумно побеждать своего суверена. Когда я подошел, оба правителя зааплодировали и велели мне присоединиться к их трапезе, а вкушали они жаркое из бедра.
- Прекрасное мясо, - сказал мне император. - Впрочем, она и в постели была хороша.
- Вы оказали ей великую честь, господин, осеменив ее, принеся в жертву и употребив в пищу - и все это лично.
- Это идея императрицы - девица начала наглеть. А это кто? На вид - силач. Я и не знал, что ты раздобыл такой образчик.
Он поискал глазами свой обсидиановый нож: когда императору кто-то особенно нравился, он приносил его в жертву на месте. Нужно было быстрее соображать, чтобы защитить свой источник сведений.
- Ваше величество, - сказал я, - бог сообщил мне, что этот человек станет следующим Безупречным дитя.
- Жаль, - разочарованно протянул император. - Тогда подождем большой церемонии.
Гортатору он сказал:
- Ты везунчик. Ты получишь лучшую пищу, выпивку и женщин, включая четырех священных невест. Через год тебя принесут в жертву, но до тех пор тебе будут поклоняться как богу. Даже я склонюсь перед тобой, но у тебя не должно быть мыслей о власти.
- Да, господин, - произнес Гортатор.
Он явно был благодарен мне за эту отсрочку, а я подумал, что мне удастся выбить из его разума эти глупости, которые туда вложили чудовища. Года вполне достаточно, чтобы убедить его стать надлежащей жертвой.
* * *
- Ты хотел сломать его! - заявила Джулия, к тому времени уже немного пьяная. Я допивал второй бурдюк с кровью и был уже куда менее похож на труп, чем когда лежал под стеклом.
- Я заберу тебя домой, - продолжила она. - По крайней мере, до тех пор, пока ты не решишь, что будешь делать дальше. У тебя нет ни кредитки, ни номера социального страхования, ни машины - у тебя определенно будет культурный шок.
Я не понимал, о чем она говорит, но через пару часов голова у меня шла кругом. Я проехался на том, что называется электропоездом - это был металлический цилиндр, который мчался в норах под землей. Я проехался в колеснице без коня по мосту, который висел над океаном на нитках. Я увидел здания, похожие на фаллосы и устремленные в небо. И людей!
Даже в годы перенаселения Теночтитлан не был таким, как этот город. В Сан-Франциско - Джулия рассказала мне, что город назван в честь испанского бога природы - было в сто раз больше людей. Это были люди с самым разным цветом кожи и в разноцветных одеждах. Мой наряд из перьев, поножи и огромные нефритовые серьги почти не привлекали внимания. Этот народ привык ко всему странному.
Наконец мы добрались до жилища Джулии - квартиры в одном из этих высоких зданий, до которой можно было добраться с помощью маленькой камеры на шкивах, которая оказалась намного более эффективной, чем лестница. Мне были по вкусу многие удобства этого чуждого мира.
Ее жилище было маленьким и странным. У нее не было ни родителей, ни детей, ни даже слуг, а квартира была наполнена приспособлениями, облегчающими труд. И хоть квартира была немного больше, чем крестьянская хижина, в ней было куда менее уютно.
Ее сердце громко билось, в ее крови бушевали вещества, отвечающие за влечение. Она поцеловала меня, и я почувствовал вкус крови на ее потрескавшихся губах. Я оттолкнул ее:
- Осторожнее. Наши желания не совпадают. Я не чувствую страсти. По крайней мере, не так.
- Так научи меня другим страстям!
- Боюсь, тебе это не понравится.
- Да-да, опустошение, вечное одиночество и все такое. Мне плевать! Как ты не поймешь? Я всегда хотела быть вампиром, и вот один из них рядом со мной. Я историк. Я хочу видеть историю. Хочу видеть, как творится судьба человечества. Ненавижу быть простой смертной!
- Все не так, как ты себе представляешь.
Как объяснить ей, что блеклые образы детства до сих пор мучают меня своей недостижимой яркостью? Мой мир серый, и лишь кровь наполняет его цветом, да и то это лишь имитация, пробужденная давно утерянными воспоминаниями. И сейчас, через пятьсот лет после конца света, я - лишь герой трагикомедии. Как объяснить этой женщине, что пути назад нет?
Я не хотел превращать ее в подобие меня. Я так уже делал, но это не развеяло мое одиночество, а мое создание предало меня. Но эта женщина полезна, поэтому я притворюсь, что однажды она получит возможность стать бессмертной.
- Давай займемся любовью, - сказала она.
Она слегка улыбнулась, потянула меня в спальню, где повсюду были зеркала, и стала неспеша раздеваться. Ее немолодое тело, тем не менее, было упругим. Ацтекская женщина в ее возрасте была бы уже старухой с руками, уставшими от стирки и готовки. И я не был против близости с ней, тем более она менструировала.
Когда все закончилось, я лежал на кровати, а она сидела у зеркала и красила лицо. Вытянув ящик стола, она достала оттуда золотой кулон в виде распятого человека, и я понял, почему не исчез вместе с остальным миром. У меня осталось незавершенное дело.
- Откуда у тебя этот амулет?
- Ты его узнал, не так ли? - она встала, одетая лишь в этот кулон. - Боюсь, ты не первый вампир, с которым я встречалась. Вернее, я не была уверена в том, что он был вампиром, но благодаря тебе теперь знаю.
- Мне нужно найти того, кто тебе его дал.
- Я отведу тебя к нему.
* * *
Мы вновь пересекли залив на стальной колеснице, и вновь на меня нахлынули воспоминания. Чудовища казались мне безумцами - их было так мало, но они шли сквозь наши города, будто многотысячная армия. Вскоре они захватили город всего в дне пути от Теночтитлана, но в дворце Монтесумы царило странное спокойствие. Я ничего не мог понять. Каждый день я приносил в жертву нужное число жертв в нужное время. Я не сделал ничего, что могло разгневать богов.
Кроме той маленькой лжи, что я скормил своему императору. Уицилопочтли не приказывал мне славить Гортатора как Безупречное дитя. Я солгал, чтобы сохранить этого человека для себя.
Я не единожды оправдывал личные решения волей колибри. Когда веками служишь голосом бога, начинаешь считать себя его частью. Кроме того, это ведь не принесло никакого вреда. Даже если сам бог не сделал выбор, Гортатор был идеальным вариантом.
Каждый вечер я навещал его в святилище Шипе-Тотека, где четверо служанок одевали его, мыли и удовлетворяли его сексуальные потребности, ведь Безупречному дитя нельзя было выходить в город по своей воле. Он и в самом деле был безупречен - идеал мужчины-ацтека: худощавый, высокий, хорошо сложенный и красивый. Бог будет доволен, когда в назначенный день жрец заживо снимет с Дитя кожу во время ежегодной церемонии возрождения раненой земли, чтобы настала весна. У этого Безупречного дитя был лишь один изъян - он не гордился оказанной честью. Это был знак упадка.
- Я не хочу, - сказал он мне. - Я не верю в это.
Для неверующего он как-то нагло пожинал преимущества своего статуса. Одна служанка делала ему массаж, другая подносила яства, и лишь боги знали, что происходило сейчас под золоченым столом, за которым он сидел.
- В этом нет смысла. Солнце встает каждое утро и без человеческих жертв, а бог чудовищ куда сильнее Уицилопочтли, даже если колибри и был раньше могуч. Не боль меня пугает, а то, что моя смерть не будет иметь смысла.
- Это ты отравил разум нашего императора? - спросил я, ведь Монтесума явно утратил всякий интерес к будущему своей страны.
- Я Безупречное дитя, - парировал он. - Это было твоей идеей. И как ты знаешь, моими устами говорят боги.
- Но ты не слышишь богов! - возразил я. - Ты обманщик!
- А какие боги сказали тебе оставить мне жизнь, чтобы я обучил тебя путям бледнолицых?
Он знал, что я тогда солгал. Никто из ацтеков не мог бы даже заподозрить такое, но его разум был отравлен идеями чудовищ.
- Я на самом деле слышу голоса, - произнес я.
- Тогда дай и мне услышать их.
- Хорошо.
Я велел ему следовать за мной. Мы спустились под землю, потому что ему нельзя было показываться на улицах. Туннель вел глубоко вниз, под великую пирамиду Уицилопочтли. Стены его были сырыми и прохладными из-за просачивающихся сюда вод озера Теночтитлан. Гортатор остановился, чтобы полюбоваться барельефами, на которых изображена была история народа Мексики, который шел к своей земле обетованной. В камне высечены были ниши, где стояли статуи: одни были украшены свежими человеческими черепами, другие - гниющими цветами, а третьи были настолько старыми, что их невозможно было узнать - то были боги народов, захваченных и ассимилированных Мексикой. Во многих местах состояние туннеля было ужасным. Воздуха не хватало - факелы горели, но еле-еле.
Наконец, мы достигли покоев столь священных, что сюда не ступала даже нога императора Монтесумы. Охранял их бог намного древнее нашей цивилизации - Ум-Цек, бог смерти майя, чей лик-череп был высечен на камне, которым был завален вход.
Я прошептал слово из забытого языка ольмеков, и камень скользнул в сторону, открывая проход в покои. Подсвечивая себе факелом, Гортатор прочел символы на стенах и ахнул:
- Это же затерянная усыпальница Несауалькойотля, твоего тезки и первого царя ацтеков!
Я улыбнулся и поднял факел так, чтобы Гортатор мог увидеть внутреннее убранство - золотые драгоценности из древних городов, амулеты и огромный саркофаг, высеченный из цельного куска обсидиана.
- Саркофаг пуст! - ахнул он.
- Да, - ответил я. - Он пуст и будет пуст, ибо такова воля и милость Уицилопочтли, колибри-левши.
- Люди в черных одеждах рассказали мне о таких, как ты. Я не видел, чтобы ты ел что-то, кроме крови. Ты - нежить, создание дьявола! Днем ты спишь в гробу, а ночью охотишься за кровью людей.
Я рассмеялся:
- Какие глупости рассказывают эти чудовища! Хотя признаю, что порой сплю в саркофаге - он удобен и подходит для медитации.
Я показал ему сокровища, с каждым из которых была связана какая-то история или магия. Здесь были кольцо-невидимка, камень для взгляда в прошлое и большой барабан, обтянутый кожей Шипе-Тотека и боем своим пробуждающий силу стремительности.
- Потрогай его, возьми в руки. Это ведь и твоя кожа, ибо ты - Шипе-Тотек.
- Есть лишь один Шипе-Тотек, который жизнью своей искупил целый мир, был убит и воскрес на третий день.
- Я рад, что испанцы не заставили тебя забыть истину.
- Наоборот, именно они мне это рассказали. Они сказали, что лишь их Шипе-Тотек настоящий, а твой - иллюзия и порождение тьмы.
Из складок своего наряда из перьев он вынул амулет и показал мне Исусхристоса - страдающего бога, прибитого гвоздями к дереву, жестоко истерзанного и с терновником на голове.
- Хороший бог, - произнес я. - Но я не понимаю, почему ты, принимая одного бога, должен высмеивать других?
- Новые боги не так уж и сильно отличаются от старых. Люди в черных одеждах тоже приносят жертвы. Они сжигают их заживо и прилюдно, называя это «аутодафе», но сперва подвергают их жестоким пыткам...
- Это хорошо, - сказал я. - Приятно, что в них осталось что-то от цивилизованных людей.
- Я не говорил, что их бог лучше. Я лишь сказал, что он сильнее. Дай мне услышать твоих богов, Несауалькойотль.
- Мне потребуется кровь.
- Возьми мою.
Я взял свою любимую чашу для крови, изготовленную из цельного безупречного куска нефрита, и прошептал молитву. Мне не хотелось портить облик Безупречного дитя, поэтому я опустился на колени перед ним и легонько кольнул его в мошонку ногтем мизинца, который затачивал для этой цели. Набрав где-то унцию крови в чашу, я залечил ранку каплей своей слюны.
Пока лилась кровь, парень закрыл глаза и застонал - уж не знаю, от боли или удовольствия. Взывая к Уицилопочтли, я осушил чашу и отшвырнул ее в сторону. Волна тепла пронеслась по моим древним жилам и кольнула небьющееся сердце. Это была горькая кровь - кровь судьбы. Я очистил свою душу и ждал слов бога.
И он пришел, став тихим шепотом в моем левом ухе, словно биение крошечных крыльев. Я не видел Уицилопочтли - никто никогда его не видел - но его тихий голос был для меня громче, чем извержение Попокатепетля.
И сказал бог, что мир замкнется в себе, а солнце станет пеплом.
- Но что мы сделали не так? Разве мы не принесли тебе в жертву множество воинов? Разве мы сами не стали сильнее, воздвигнув пирамиды, чьи вершины касаются покоев твоих сородичей?
Бог рассмеялся и сказал, что космос танцует, а мы упокоимся с миром.
Будучи в трансе, я увидел Гортатора, но не в освященном одеянии Шипе-Тотека, а обнаженного, прибитого гвоздями к дереву, с ободранной со спины кожей, и кровь текла по его телу и лицу.
Я бросился к нему с криком:
- Ты - мерзость! Ты - насмешка над истинной верой!
В присутствии бога я был сильнее любого из смертных. Я мог разорвать его на куски голыми руками. Схватив его за горло, я стал выдавливать из него жизнь.
«Ты не убьешь его, - сказал бог, и мои руки ослабли. - Ты сделаешь его бессмертным».
- Он не заслуживает этого!
«Повинуйся мне! Он ведь тоже пророк. Как ты не поймешь, что тот, кто становится богом, создает мир, людей и судьбу, неизбежно засеивает свое творение семенами собственного уничтожения? Такова жизнь, и боги как вершина жизни также подчиняются ее законам».
И я осознал, что больше не понимаю бога так ясно, как тогда, когда спустился с гор и нес его слово кочевникам. Его слова запутали меня, в них было что-то неправильное. Но он был богом, и я подчинился без раздумий. Я вновь опустился на колени перед Гортатором и принялся пить его кровь, но в этот раз не щадил его плоть, ведь ему никогда не придется подвергнуться ритуалу Шипе-Тотека. Я пил, пока кровь не иссякла, а затем порезал себе губу заостренным ногтем и оставил на устах Гортатора несколько капель моей крови, которая за тысячу лет стала холодной, как подземные воды.
И я сказал ему:
- Теперь ты видишь силу Уицилопочтли? Я убил тебя и вернул из мертвых. Я вернул тебя из царства вечного холода...
Но он рассмеялся мне в лицо:
- Я ничего не слышал. Колибри не шептал мне в левое ухо. Люди в черных одеждах оказались правы - твоих богов нет.
- Мои боги сделали тебя бессмертным!
- Я уже бессмертен, ибо люди в черных одеждах окропили меня водой жизни.
Я не мог понять, что происходит. Почему бог приказал мне сделать этого человека моим сородичем и позволил ему насмехаться надо мной? Почему Гортатор не слышал голос бога, который заставил дрожать даже мои кости? Ткань мироздания рвалась на моих глазах, и впервые за тысячу лет я испугался. Это чувство стало для меня столь чуждым, что поначалу я его не узнал. Оно всколыхнуло мои воспоминания, и я увидел себя ребенком, который прятался под одеялом от музыки ночи. Со страхом пришла какая-то меланхолия, потому что я знал, что больше никогда не почувствую, каково это - быть живым.
Когда-то мой бог был со мной, и его голос звучал в моем сердце, не умолкая. Затем он стал говорить со мной реже - обычно это происходило только в ходе кровавых обрядов. И тогда я стал говорить сам, выдавая свои слова за слова бога, ведь люди сами не слышали его до меня - я был его пророком. Неужели из-за этой лжи мой бог отказался от меня?
И я воскликнул:
- Уицилопочтли, Уицилопочтли! Для чего ты меня оставил?
Но бог не ответил мне.
* * *
Мы остановились на базаре, чтобы купить мне более подобающее одеяние. Джулия выбрала некие черные лосины, которые удалось надеть поверх моей набедренной повязки, туфли из кожи животных и сорочку из мягкого белого материала. Она заплатила за товар прямоугольной табличкой, которую продавец провел через металлическое устройство, после чего Джулия сделала несколько загадочных отметок на кусочке пергамента.
Затем мы отправились в другую часть города, где дома были более изящными, чем монолитные башни из камня и стекла, что я видел раньше. Мы остановились перед низким зданием, которое ничем не привлекало внимания. Джулия велела мне следовать за ней.
Внутри это здание оказалось куда более вычурным. На стенах висели картины, а пол устилали красные шкуры, сшитые так ловко, что я не мог сказать, какому животному они принадлежали. Здесь было много всяких людей, говоривших на всяких наречиях, но никто не говорил на языке науатль. Возможно, мой язык был утрачен, как и язык ольмеков.
Мы ощущали некоторую неловкость: пусть никто и не воспротивился нашему визиту, но никто нас и не пригласил. Я учуял в воздухе стойкий аромат смерти - сладкий запах гниющей плоти, замаскированный благовониями, - и понял, что нахожусь в обществе своих сородичей, и здесь их не один и не два, а десятки. Что произошло за эти пятьсот лет? Мир стал миром вампиров? Я вновь ощутил страх, как в ту ночь, когда впервые усомнился в своих богах.
- Твой друг где-то здесь, - сказала Джулия, указывая на дверь, еле заметную в тенях. - Иди, а я побуду тут и выпью немного.
- Ты не пойдешь со мной?
- Нельзя. Человек оттуда живым не выйдет. Но если ты на самом деле тот, кем представился, то у тебя проблем не будет, - она перешла на шепот. - Это вампирский клуб!
- Почему ты шепчешь?
- Мне не положено этого знать.
Я увидел огонек в ее глазах и понял, что она любит опасность. Вот почему она так заинтересовалась моим видом.
Гортатор был где-то рядом. Пусть мои чувства и были ослаблены, я смог найти его среди десятков голосов в этом здании. Кровь в его жилах имела для меня особый звук, ведь жизненная сила каждого существа имеет свой ритм, уникальный как отпечатки пальцев, - нужно лишь уметь слышать ее.
Я отринул страх и преисполнился гнева. Распахнув дверь, я шагнул навстречу грязному холодному ветру, который и нес тот самый запах. Закрыв дверь, я спустился по ступенькам в покои, похожие на гробницу, где несколько непристойно одетых мужчин и женщин предавались разговорам, потягивая кровь из бокалов.
- Резус-отрицательная, - произнес один из них с отвращением. - Не люблю такую.
- Дай-ка понюхать... Фу! Да здесь СПИД! Отошли ее обратно, Трэвис.
- Зачем? - удивился Трэвис. - СПИД придает крови некий je tie sais quoi. Эдакий дразнящий букет de la mori...
Еще двое играли в карты. Их лица были бледными и лучились смертью, а взгляд был лишен эмоций.
Тучный мужчина, разодетый в шелка и бархат, помахал мне рукой:
- О боже, какое чудо! Нам так не хватало индейцев.
- Убери его отсюда, - прошипел один из картежников, одетый в черное, как испанец.
- Угу, - поддакнул молодой мужчина из числа тех, кого Джулия называла панками. - Ну или хотя бы документы у него потребуй.
И он хихикнул, но я не понял шутки.
- Чего ради? - спросил мужчина в шелках. - Видно же, что он - один из нас. Ну или ему очень нужен стоматолог.
- Мы его не знаем, - произнесла женщина-картежница, одетая в длинный плащ из какого-то толстого черного материала и имеющая прическу, похожую на хвост павлина.
- Возможно, он нам сам расскажет. Послушай сюда, старина - ты ведь стар, не так ли? - меня зовут Себастьян Мелмот, и я скромный хозяин этого места. А кто ты?
- Я Несауалькойотль, голос колибри, - ответил я. - И я ищу того, кто зовет себя Гортатором.
- Вот оно как. Но ты зря так сразу переходишь к делу - как-то это непредставительно звучит. Лучше сперва выждать век или два.
- Я выждал пять веков.
- Сделать тебе коктейль из крови?
- Я уже поужинал, спасибо.
- Могу я поинтересоваться, к какому клану ты принадлежишь?
- Я не знаю ничего о кланах. Если ты не можешь сказать мне, где Гортатор, то прошу направить к тому, кто может.
- Ты анарх? - спросила женщина-павлин. Я лишь удивленно посмотрел на нее в ответ.
Второй картежник поднялся и обнюхал меня.
- Необычная родословная, - сказал он. - Я с такой не знаком.
- Очевидно, он вампир, - произнес Себастьян Мелмот. - Но он не имеет ни малейшего понятия о том, как себя вести. Скажи мне, старина Несси, если бы ты нашел Гортатора, то что сделал бы?
- Я убью его.
- Это можно, - сказал Себастьян Мелмот, - но не просто так. Нужно согласие князя, а он даже не знает тебя, поэтому вряд ли удовлетворит твою просьбу.
И тут я услышал:
- Убьешь меня? - голос стал глубже за столько лет, но я его все же узнал. Он возвышался над Мелмотом и был облачен в одеяние мексиканского воина: плащ из шкуры ягуара, шлем из черепа ягуара, перья квезаля, серьги из золота и нефрита. А позади него висела картина в натуральную величину, на которой солдат вбивал кол в сердце Шипе-Тотека бледнолицых, а за этим всем наблюдала красивая женщина со слезами на глазах.
- Убьешь? - повторил он. - За что, Несауалькойотль?
- Потому что ты пытался убить меня!
- Это было глупо, признаю. Я слишком верил в суеверия испанцев, но теперь знаю, что тебя не так просто убить. На самом деле ты выглядишь очень хорошо для того, кто не пил крови половину тысячелетия.
- Ты - часть старого уклада, которому следовало погибнуть вместе с миром. Теперь я понимаю, почему боги сохранили меня. Ты - недостойная тварь, дважды отказавшаяся от священного жертвоприношения. Я положу конец твоему существованию, чтобы ни одна часть старого мира не оскверняла новый.
- Тебе это сказали твои боги, старик?
И тут я понял, что с момента своего пробуждения в стеклянном гробу в музее Сан-Франциско не слышал голоса богов. Я утратил уверенность, меня охватили сомнения и смятение. Мои откровения больше не были ниспосланы свыше. Возможно, они были лишь бредом сумасшедшего. Мне нужны были мои вещи - священная чаша для крови, барабан, золоченые шипы для пронзания моей собственной плоти - возможно, с ними я смог бы вновь услышать голос колибри.
- Уицилопочтли! - вскричал я в отчаянии.
- Ты глупец! - произнес Гортатор. - Не бог привел тебя сюда, а я. Это я сказал Джулии Эпштейн, где копать. Не божественное провидение, а я избрал момент твоего пробуждения. Не Уицилопочтли, а я призвал тебя сюда!
- Зачем?
- Не думай только, что я хочу возобновить вражду между нами. Все гораздо проще. Вместе с тобой в сердце пирамиды были захоронены артефакты, которые увеличат мою силу. То, что вместе с ними вернулся и ты, неудобно для меня, но это не продлится долго, ведь ты попросту не понимаешь, как работает этот новый мир, мир вампиров.
На меня вновь нахлынули воспоминания об апокалипсисе, и я больше не мог отгородить свой разум от этой боли. Мне были невыносимы эти существа, создавшие себе дурацкие правила и не знающие о великих космических циклах. Я развернулся и поспешил вон, перешагивая через две ступеньки, пока не вернулся в Александрийский клуб, где Джулия сидела за столиком в углу и нервничала.
- Где меня нашли? - налетел я на нее. - Как ты завладела моим телом? И где вещи, что были рядом со мной?
Мне нужны были эти артефакты, чтобы призвать Уицилопочтли. Я вновь услышу его голос, если смогу испить из священной чаши.
- Тише, - сказала она. - Не привлекай внимание.
- Я должен знать!
- Хорошо! Только не здесь. Здесь опасно.
Мы сели в машину, и нас окружила ночь Сан-Франциско, в которой горели рукотворные звезды. В воздухе висели тысячи новых запахов, где-то кто-то ожесточенно совокуплялся, по улицам крались убийцы и воры, в каждом из смертных звучала музыка крови. Внутри каменных башен бились миллионы сердец, кровь ревела в миллионах кровотоков. Раздолье для таких, как я. Неудивительно, что они собрались здесь.
- Как я и говорила, - произнесла Джулия, - мир изменился.
- Гортатор сказал, что сообщил тебе, где копать. Что он имел в виду?
- Он преувеличивает. Но да, он дал несколько подсказок.
- До или после того, как овладел тобой?
- Неужели ревнуешь?
- Нет, конечно, - я замолчал. Мне было плохо от той правды, что говорила эта женщина. Я ненавидел этот город, наводненный вампирами, живущий по сложным правилам, соблюдающий глупую иерархию. Что я мог сделать?
Машина пересекла очередной мост. В Теночтитлане тоже было много мостов, это был плавучий город. Сан-Франциско был раздутой жестокой пародией на мое исчезнувшее царство.
Джулия произнесла:
- Ладно, расскажу, раз просишь. У нас в музее каждую неделю проводятся лекции. Гортатор посещал их, задавал неудобные вопросы, а потом кое-что рассказал. В Мехико было крупное землетрясение, Веласкес-Билдинг разрушило до основания. И Гортатор убедил меня, что под зданием находятся тайный ход и большой тайник, которые он видел во сне. Меня это рассмешило, но он нарисовал карту, и когда мы использовали сонар в туннелях, полученная картина совпала с этой картой.
- И вы нашли меня.
- Ты лежал в огромном обсидиановом саркофаге, а в груди у тебя торчал кол. Я видела много фильмов про Дракулу, так что по глупости своей решила, что ты точно мертв и тебя можно выставить в музее.
* * *
Император стоял во всем своем великолепии, но на этот раз не на холме, наблюдая за притворным сражением, а на вершине каменной пирамиды, глядя вниз на конкистадоров, которые привели в город реку крови и огня. Каждое чудовище состояло из человека и зверя, и люди облачились в сверкающие серебристые шкуры, а звери ржали и скакали по дорогам, вымощенным трупами. Когда пушечные ядра пробивали насквозь камень, глину и человеческую плоть, оторванные конечности разлетались в стороны.
И я рядом с ним. Я - рупор бога Мексики, ужасный и бессильный. В ярости я воскликнул:
- Нужно было сопротивляться! Они просто смертные, а вы обращались с ними как с богами!
- Они боги, - сказал Монтесума. - Я ничего не мог сделать.
Гортатор отравил его разум. Он скормил Монтесуме свои дурные сны и убедил императора, что испанец действительно Кецалькоатль.
Я заглянул в глаза императора и увидел такую печаль и опустошение, что не мог этого вынести. Должно быть, это ужасная судьба - быть избранным, чтобы руководить концом вселенной. Но был ли способ заставить солнце двинуться вспять? И пока мы сидели, каждый печалясь о своем, мои младшие жрецы мрачно выполняли свои ежедневные обязанности, вырывая сердца жертв, которые ждали в бесконечной очереди, которая занимала тысячу ступеней и тянулась до рыночной площади, где бушевал пожар.
- Неужели вы приняли слова этого чудовища как слово бога? - воскликнул я.
- Разве он не бог? - ответил император. - Хотя, честно сказать, что-то во всем этом мне показалось неправильным.
- Так разрешите мне воззвать к колибри и обратить время вспять!
- Какое значение это имеет сейчас?
- Ваше величество, - произнес я, - если сам император перестал верить в древнюю истину, то наша земля обречена.
- Возможно, я где-то допустил оплошность, - решил император. Он колебался.
Я понял, что не могу бездействовать. Покинув императора, я вошел в священную комнату за алтарем, стены которой были покрыты кровью десятков тысяч жертв. Остановился я лишь для того, чтобы высосать еще бьющееся сердце, которое мне вручил один из жрецов. Жертвы еще бились в агонии, а солдаты согласно обычаю отрубали им руки и ноги, которые бросали голодным беднякам. Наш город был на грани уничтожения, а мы занимались повседневной рутиной, и это могло бы заставить меня расплакаться, но я не пролил ни единой слезинки за тысячу лет. Жрецы работали быстро и эффективно, по локоть в крови. Не глядя на них, я бросил осушенное сердце на золотое блюдо перед изображением колибри, затем вошел в тайный ход за алтарем, который вел вниз в покои, где находились саркофаг и мои инструменты.
В туннеле звуки смерти были еле слышны. Грохот пушки был подобен шепоту грома в тропическом лесу. Крики умирающих были подобны крикам птиц джунглей. Звук ударов металла о камень был подобен стуку дождя по листве. Перешагивая через две ступеньки, я достиг сердца пирамиды.
Покои были вскрыты, но не магией, а порохом. Несколько чудовищ сгребали сокровища в мешки.
- Как вы посмели? - вскричал я, и они бросились на меня.
Призвав внутреннюю силу, я выбросил вперед обе руки и двое испанцев отлетели в каменную стену. Один из них умер на месте, второй погибал медленно, из его шлема тонкой струйкой вытекали мозги. Третье чудовище вскрикнуло и попыталось сбежать, но жадность оказалась сильнее. Схватившись за мешок с золотом, он посмотрел на меня. Я же сливал кровь его мертвого товарища в священную чашу, чтобы призвать колибри. Закрыв глаза, я воззвал к богу:
- Уицилопочтли...
Я почувствовал, что мое сознание тонет в колодце, как было всегда в присутствии моего бога. Знакомый звук зазвучал в моем левом ухе, и я улыбнулся.
«Дитя мое...» - прошептали крылья колибри, словно тихий голос из сердца пламени, словно темная музыка. Я окунулся в этот голос, как в море. Присутствие божества было приятнее даже, чем вкус крови и воспоминания о женщинах.
«Дитя мое...»
Но транс внезапно прервался, и я вновь пришел в себя. Передо мной стоял Гортатор, но не в одеянии Безупречного дитя, а в металле с головы до пят, словно конкистадор. С ним был десяток бледнолицых. Он отдал своим хозяевам нашу цивилизацию. Он отдал им целый мир.
- Я знаю, кто ты! - завопил он. - Создание сатаны! Они мне все рассказали.
Появилось еще несколько испанцев с мечами, факелами и мушкетами. Увидев своих мертвых товарищей, они попятились, но Гортатор рассмеялся:
- Я знаю, кто ты, а иезуиты рассказали, как тебя убить.
Я бросился на него, но он ушел от моего удара, перепрыгнул через саркофаг, схватил барабан Шипе-Тотека и принялся бить в него медленно и безжалостно. Я закричал, потом ударил, а он бил в барабан и прыгал, и каждый прыжок призывал все больше силы из барабана. Гортатор летал от стены к стене, вращаясь и становясь вихрем, становясь бурей...
- Уицилопочтли! - закричал я.
Ответа не было. Мое сознание вновь погрузилось в колодец, но там не было моего бога. А Гортатор уже приближался, держа в руках заостренный деревянный кол. Как будто бы издалека я видел, как кол пронзает мою каменную плоть, ломает ребра, пронзает сердце...
- Уицилопочтли! Уицилопочтли!
И лишь тогда бог ответил. Пирамида содрогнулась, потолок покрылся трещинами, начали падать камни.
- Бежим! - крикнул Гортатор.
Сквозь боль я слышал, как металлические подошвы звякали о камень. Кто-то закричал, когда на него упал камень.
Я схватился за кол, но было слишком поздно. Я чувствовал, как он внутри меня становится все тяжелее, а кровь в моих жилах превратилась в ил. Твердое дерево вошло в мою сердечную мышцу, как во влагалище. Я чувствовал себя так, словно надо мной надругались. Впервые с момента перерождения я был лишен сил. А затем я погрузился в долгий сон бесконечного забвения.
* * *
И вот я вновь в подземелье спустя пятьсот лет и посреди чужого мира. Я стоял рядом с Джулией Эпштейн, а на полках были разложены сокровища моего народа, помеченные, упакованные, оскверненные надписями на языке чудовищ.
Я вскрывал ящик за ящиком, и Джулия спросила:
- Что ты ищешь? Вообще-то это ценные вещи, так что не надо раскидывать их, будто они твои.
- Они мои.
- Это было полтысячи лет назад, а теперь это бесценный антиквариат. И они еще не застрахованы, так что...
Я нашел изодранную мантию из перьев квезаля, которая когда-то принадлежала деду Монтесумы. Я нашел свою священную чашу для крови, она была расколота. Я вынул ее из ящика.
- Поосторожнее с ней! Это чаша эпохи ольмеков...
- Знаю. Я сам ее сделал.
Она замолчала.
- Где барабан? - спросил я. - Здесь должен быть барабан, обтянутый человеческой кожей.
- Я видела его в жилище Гортатора.
Так вот как он спасся из обрушающихся туннелей - силой стремительности из барабана Шипе-Тотека! Я был в ярости. Он не имел права на мои вещи, и я еще сильнее утвердился в своем желании отомстить. Пусть он считает меня бесполезным анахронизмом, но я проучу его. В клубе мне сказали, что какие-то новые законы запрещают убивать вампиров без разрешения князя, но я ничего не знал о князьях. Да и какое мне дело? Я древнее любого князя.
И тут мы услышали звук бьющегося стекла и пронзительный вопль, который, как я теперь знаю, означает сигнал тревоги и в итоге призовет охрану музея. Затем раздался стук, похожий на стук трепещущего сердца. И мне был знаком этот стук. Каждый удар содержал в себе крик умирающего.
- Гортатор!
- Зачем тебе биться с ним? - спросила Джулия. - Как ты не поймешь, что в вашей вражде больше нет смысла?
- Джулия, мне нужна твоя кровь.
Она закрыла глаза и вытянула шею, подставляя ее мне, как когда-то воины предлагали мне свои сердца в жертву.
- Твоя кровь нужна мне, чтобы услышать голос колибри.
- Нет никакого голоса, - прошептала она. - Это все в твоей голове, правое полушарие говорит с левым, а тебя преследуют галлюцинации. Как ты не поймешь, что нет больше ни видений, ни голосов? Ты пришел из эпохи богов, а мы живем в эру разума. Нами правят не боги, а мы сами, наше эго. Таких, как ты, кто слышит богов, отправляют в психбольницы.
Бессмыслица какая-то. Как может человечество существовать без пророков, которые передают им волю богов? Как одиноко им здесь, маленьким островкам разума без привязки к великим космическим циклам. Это не части чего-то великого, а маленькие «я» и их бессмысленные жизни. Это не мой путь.
Я обнял ее, сделал надрез на шее ногтем мизинца и набрал немного крови в чашу. Глотая кровь, я взывал:
- Уицилопочтли, Уицилопочтли! Не оставляй меня сейчас.
Гортатор ворвался в комнату, взвыла сирена.
- Что ж, вот и остальные артефакты, - произнес он. - Мне нужна их сила, а ты - лишь исторический курьез.
Но сила Уицилопочтли уже вошла в мое тело. Джулия, ослабшая от кровопотери, упала в мой старый саркофаг, а мы с Гортатором кинулись друг на друга. Он швырнул меня о стену, но я разорвал его лицо ногтями, и он принялся кружить вокруг меня, ударяя в барабан. Мой барабан. Мы оба черпали его темную силу, и глаза смертных не смогли бы увидеть нас. Мы показались бы им вспышками света и дрожью темноты. Я стал настолько быстрым, что мог мчаться по стенам и потолку, преодолевая притяжение земли, но Гортатор не уступал мне в скорости. Его клыки сверкали в рукотворном свете. Мы сражались на крышке саркофага, где лежала Джулия, и боролись на бетонном полу, а над нами раздавался вой сирены.
- В этот раз я тебя точно убью, - рявкнул Гортатор. - Люди в черных одеждах сказали, что достаточно кола в сердце, но теперь я знаю куда больше.
А я по-прежнему не слышал голоса колибри и начал понимать, что в словах Джулии мог быть смысл. Возможно, эпоха богов действительно закончилась. В последний раз, когда мой бог говорил со мной, он сказал: «Как ты не поймешь, что тот, кто становится богом, создает мир, людей и судьбу, неизбежно засеивает свое творение семенами собственного уничтожения?» Тогда я этого не понял, зато понял сейчас. Мое существование доказывает, что смертью все не заканчивается. Но за границами моего бессмертия была какая-то энтропия. Получив способность видеть великий замысел вселенной, жить веками и знать высшие цели человечества, я также узнал, что все это, даже самое возвышенное, является не более чем тщеславием. Я преисполнился отчаяния. Как мне жить в этом будущем? Как мне жить среди десятков таких как я, в тайных иерархиях, эгоистично борющихся за господство друг над другом? Я знал, что Гортатор будет преследовать меня до смерти. Я не мог жить в мире, где не слышу голос моего бога.
Нам казалось, что мы сражаемся уже несколько дней, но на самом деле прошло лишь несколько секунд. Мы были так быстры, что время казалось нам застывшим. И вот он прижал меня к земле, придавив не только весом своего тела, но и весом всей этой жуткой новой вселенной. Свободной рукой он продолжал бить в барабан, в его глазах читалось безумие, на губах появилась пена. Я ждал, что он выпьет мою кровь, опустошит меня досуха, навеки отправит меня в колодец забвения.
И тут сирены умолкли, а Гортатор ослабил свою хватку. На нас упала тень, и я ощутил присутствие другого сородича и силу, почти сравнимую с моей.
- Князь, - прошептал Гортатор.
Он отпустил меня и припал к полу, словно молясь. Я не мог увидеть князя, укрывшего себя магической темнотой. Но я знал, что это он в этой темноте.
- О, Несауалькойотль, - произнес князь голосом настолько же звучным, как у бога. - Что же мне с тобой делать? Ты прибыл в этот город, но не почтил меня своим визитом, как подобает. Ты создаешь противоречия. В вампирском клубе говорят о тебе и только о тебе. Твое существование подвергает сомнению основные предположения о нашей истории.
Я ответил:
- Я не хотел оскорбить тебя. Моя вражда с Гортатором идет с древних времен и не имеет к тебе отношения, а сейчас я вижу, что она утратила смысл. Я не хочу жить. Пусть Гортатор заберет мои артефакты и станет сильнее, а мне разреши вернуться в землю.
- Я имею право даровать тебе смерть, - сказал князь. - Но разве я посмею? Ты старше меня и старше самого Маскарада, это я должен склониться перед тобой - но не склонюсь. Князь может быть только один. Ищи свою судьбу в другом месте, Несауалькойотль. Иначе кто-то постоянно будет просить тебя стать правителем: анархи будут воспевать твое пренебрежение нашими законами и видеть в твоем возрасте основание дать тебе власть. Ты должен уйти, Несауалькойотль. Я не могу приказывать тебе, но я прошу тебя об одолжении.
И тут в комнату вбежала охрана. Все было как тогда в Теночтитлане - враг ворвался в мои покои, а мой мир рушится. Князь применил какие-то гипнотические способности, и охрана не увидела меня, Гортатора и дрожащую тьму, которой был князь Сан-Франциско.
- Вы в порядке, мисс Эпштейн? - спросил один из них.
- Кажется, я потеряла сознание, - ответила Джулия, пытаясь встать. - Тут кто-то был. Наверное, бродяги...
- Сейчас тут никого нет, мисс. Но беспорядок они устроили серьезный.
- Вызвать врача? - спросил другой охранник.
- Нет, спасибо. Все в порядке.
- Мы пойдем поищем, вдруг они еще где-то здесь, - сказал первый охранник, и они ушли.
Я поднял глаза, и мне показалось, что я что-то заметил в тени - завихрения, вихри внутри вихрей. То были глаза древнего существа, уставшего от мира и безжалостного, но в них почему-то читалось сострадание. Я понимал, что он прав. Я не мог остаться в Сан-Франциско. Я ничего не знал о враждующих фракциях мира вампиров, о кланах, о Маскараде. В мое время все было проще.
- Я уйду, - тихо сказал я.
- Я с тобой, - произнесла Джулия.
- Ты не понимаешь, о чем говоришь, - ответил я ей. - Ты думаешь, что в бытии нежитью есть какая-то романтика и очарование, но посмотри на нас. Посмотри, как мы вновь и вновь возрождаем древнюю вражду, о которой уже все забыли. Вампиры, правящие миром - это лишь тени, а я - тень их теней.
- Это потому, что ты не любил, - сказала она и подошла ко мне.
В ее глазах сиял кристальный холод вечности - пусть она еще и не была вампиром, но ее глаза не выражали ничего, кроме тоски. Я не хотел делать ее одной из нас. Мне нужно было лишь немного крови, чтобы получать видения.
- Каждый историк, - произнесла она, - мечтает прожить столетия и видеть все своими глазами. А еще я люблю тебя. И даже если бы не любила, то за целую вечность научилась бы любить.
Гортатор прошипел:
- Только князь может дать право создать нового сородича!
Но князь сказал:
- Спокойнее, Гортатор. Неужели ты никогда не утолишь свой гнев? А ты, Несауалькойотль, делай что пожелаешь. И будь счастлив. Мы больше никогда не увидимся.
После этих слов его присутствие рассеялось.
* * *
Я вернулся в Теночтитлан. Это гигантский сумасшедший дом на двадцать миллионов душ, но его до сих пор называют по имени моего исчезнувшего племени мешика. Мое официальное звание - консультант по Мезоамерике в отделе полевых исследований музея Сан-Франциско в Мехико. У нас с Джулией очаровательная квартира: одно окно выходит на одну из немногих зеленых зон города, другое - на худшие трущобы.
Джулия рассказала мне о философе по имени Джейнс, который написал книгу «Происхождение сознания в процессе слома бикамерального разума». В ней он объяснил, что древние люди не осознавали себя, а слепо следовали приказам богов, царей и жрецов, которые на самом деле были голосами и образами, которые посылало правое полушарие мозга.
Это действительно странный мир, где у людей не бывает видений и где написана книга, объясняющая богов ганглиями и синапсами. Мне это не нравится. Мне не нравится тот факт, что я навсегда отрезан от божественного и что я больше не пророк, а всего лишь один из многих вампиров.
И все же у города есть свои прелести. Он никогда не спит, здесь играет музыка, а переулки полны опасностей. А еще есть люди - потомки моего народа и испанцев, которые их победили. Нам с Джулией нравится принимать гостей в нашем новом доме.
Здесь много бедняков. Они приезжают из деревень в поисках лучшей жизни и часто становятся рабами на огромных заводах, которыми владеют богачи на севере. Иногда они становятся гангстерами или нищими. Иногда они находят добрых людей и нанимаются к ним прислугой или шлюхами.
А иногда они исчезают без следа.
Удивительно адекватный и властный князь. Побольше бы таких!
ОтветитьУдалитьСогласен!
Удалить